Последний атаман Ермака - [168]

— Воды! Подай ковшик с холодной водой! Маняша, помоги положить Зульфию на кровать! Федотка, подай с кровати рядно, укроем ее!

Когда бедную княжну привели в чувство, Марфа повелела ей лежать на кровати, в постели, оставила возле нее испуганную Маняшу, сама прошла на половину родителя Наума, где у небольшого стола на лавке сидели Митяй и Федотка. Злые таким поворотом дела, расстроенные до крайности, они не знали, что же им теперь делать? Неожиданно кто-то торкнулся в наружную дверь, которую Наум, воротясь из острога, закрыл на засов.

— Кто это? Неужто стрельцы за Митей и Федоткой пришли? — всполошилась не на шутку Марфа, сжала руки на груди, понимая, что она и ее родитель не в силах оборонить молодых казаков, если и в самом деле за ними пришли, чтобы взять под стражу вместе с атаманом.

— Открою — увидим, — стараясь унять взволнованный голос, с какой-то обреченностью сказал Наум Коваль и пошел в сенцы, двинул засов, послышался его удивленный возглас, и в горенку впереди промысловика вошел тучный телом литовский голова Симеон Кольцов, он был один и без оружия.

— Семен, ты? — удивлению Марфы не было конца. Ждала худшего, а пришел сосед, правда, не совсем обычный и, судя по удрученному выражению лица, не ради праздного разговора.

— Садись, Семен. Видишь, мы сбились в кучу, как напуганные мышата, которых кот загнал в угол без надежной лазеи. Что атаман и есаулы под арестом, о том осведомлены, в трактире только и разговоров, что о пойманных казаках! — Наум сел на лавку за стол, напротив Симеона Кольцова, пытливо уставил взор в продолговатое лицо выходца из далекой и чужой Литвы, давая возможность ему начать разговор первым.

— Да, казаков задержал воевода не своей волей, а приказу государя Федора Ивановича. Указ этот пришел только что, меня торопливо посылали за атаманом и есаулами, сначала получать жалованье, а потом я провожал бы их на струги плыть в Астрахань.

— И ты не знал, что было писано в том указе? Не знал, за каким «жалованьем» возвращали казаков в Самару? — с упором на слове «жалованье» спросил Наум, жестом руки остановив Марфу, которая, похоже, сама хотела задать этот же вопрос.

— Клянусь жизнью моих родителей — не знал я ничего про указ, наверно, воевода повелел дьяку Ивану молчать о том, что там писано! Воевода послал за мною дьяка Стрешнева, а тот и словом не обмолвился о повелении царя задержать атамана! Теперь совесть меня мучает, Матвей и есаулы думают, что я поступил похоже на бесчестный обман! Скажут, залез я к казакам в доверие, на Яике обманул, в Самаре привел в темницу, как малых телят на веревочке! — Симеон Кольцов высказал обиду на воеводу за то, что тот сделал и его невольным соучастником обмана казаков, к которым он лично питал искреннее уважение как к людям храбрым и по-своему честным. Умолкнув, поджал тонкие губы, светло-голубые глаза участливо смотрели на молодых казаков и на Марфу. Помолчав, спросил: — Могу я чем помочь вам, не руша присяги царю Федору Ивановичу?

Митяй и Федотка переглянулись, а Наум спросил:

— Долго ли будут держать казаков под стражей? И не думает ли воевода отправить их в Москву? Нет ли в государевом указе такого повеления?

Симеон Кольцов покачал головой вверх-вниз, будто подтверждая опасения Наума, но сказал совсем иное:

— Об отправке атамана в Москву воевода ничего не говорил, а может, просто прячет эти слова от меня. Но я думаю, воевода будет ждать, какое решение Боярской думы прибудет в Самару. Везти казаков в Москву побоятся, чтобы их не отняли у стражи по дороге другие казаки, если узнают про это. Указ царя привезут не скоро, весной.

— Да-а, — выдохнул промысловик и потер пальцами продолговатые рубцы на левой щеке. — Насидятся казаки в темнице, душа сажей покроется от горького ожидания… — и неожиданно вскинул на литовского голову пытливый взгляд голубых глаз. — Помоги, Семен, молодым казакам оставить Самару тайно от воеводы. Боюсь я, как бы и их не заточили под стражу. Они молоды, грех погибать в такие лета! Пусть бегут на самарскую пристань, присоединятся к остальным казакам и с ними плывут подальше от Самары, к государевой службе, бог даст, отметятся ратными делами, тогда и в Самару Митяй к молодой жене воротится безбоязненно. — А сам подумал: «Известят оставшихся казаков и есаулов о беде с атаманом, может статься, Митроха, Томилка да Емельян что-либо и смогут сделать для Матюши с товарищами. Иного способа спастись пока не видно».

Симеон Кольцов думал не долго, согласился, сказал, что у западных ворот острога, которые смотрят на Жигулевские горы, ныне стоят его литовские стрельцы с десятником Янушем, с которым он в родстве, хотя и отдаленном. Когда казаки выйдут за ворота, пусть идут к перевозу через реку Самару. Там привязаны челны рыбных промысловиков, они возьмут один из них и погребут к устью, где стоят стрелецкие и казачьи струги. Если казаки не сплыли, Митяй и Федотка объявят им о судьбе атамана и есаулов, а ежели струги ушли, то на челне они легко их настигнут.

— Марфуша, собери спешно казакам торбы в дорогу. Положи хлеб, сало, солонины да рыбы вяленой. Соль не забудь. Кто знает, сколько дней в дороге будут, чтобы не голодали. — Наум с видимым облегчением перекрестился, потом поклонился стрелецкому командиру, благодаря его за содействие молодым казакам избежать возможного ареста. Симеон Кольцов с озабоченностью посмотрел в лицо Марфы, смущаясь, спросил: