Последний аккорд - [3]

Видите, я уже стал проникаться патриотическим духом по отношению к моей второй родины. Но должен отметить, что одновременно я стал беспокоиться насчет своего пребывания в Санкт-Петербурге. Дело в том, что несколько дней мы пролежали в вагоне. Я так боялся, что мои струны и клавиши отсыреют. На дворе было минус 15 градусов — январь. Никто не мог понять, почему нас не разгружают. Россия…

Наконец, на пятый день двери вагона открылись. Вместо грузчиков, которых мы ожидали увидеть, были солдаты, которые, ругаясь матом, стали быстро разгружать все прямо в снег. Рядом был какой-то солидный мужик — кажется, представитель фирмы, который отвечал за перевозку и просил быть поаккуратней с музыкальными инструментами. Впрочем, его никто не слушал. Один из пианино, кстати, который находился рядом со мной (мы с ним так сдружились) уронили, и он буквально разбился на глазах. Я был до смерти напуган. Но благодаря этой жертве с другими вещами стали обращаться более осторожно. Выгрузили вагон быстро, и потом военные его отогнали куда-то. Мы остались еще несколько часов на лютом морозе. Я прямо чувствовал, как мои молоточки начинают сыреть.

Наконец появились повозки с гражданскими носильщиками. Мы ничего не понимали. И уже услышав разговор носильщиков, я понял, что началась война. Какой ужас! Самая смертельная вещь для искусства, для музыки и всего прочего, включая людей.

В феврале 1904 года началась русско-японская война и нам на «счастье» выпало прибыть в русский хаос как раз во время начало конца Российской империи. Тогда мы еще не знали, чем все это кончиться и когда. Не совсем я разбираюсь, из-за чего началась этой война. Войны в целом начинаются из-за территорий. Иногда из-за амбиций королей. Я только чуть выше упомянул икебану. Ну, видите, помянул — вот те на…

Как я понял, этот переполох на вокзале был вызван войной — сперва нас никто не разгружал, а потом военным срочно понадобились вагоны и нас в спешке выбросили на открытый мороз. Хорошо, менеджеры «Рениша» были люди собранные и быстро организовали перевозку — ведь товар-то недешевый.

Нас доставили в хорошее складское помещение неподалеку от Академического переулка — я стал постепенно знакомиться с этой изумительно красивой и одновременно суровой столицей большой империи. Меня радовало, что я попал в такое место. О России в Европе говорили разное — были разговоры о медведях, плохих дорогах и тому подобное. Но увидев Санкт-Петербург — эту цивилизацию, я понял, что скучать тут не буду.

Мы все — рояли и пианино, начали успокаивать друг друга. Да, пришлось пережить несколько неприятных часов и даже потерю друга, но что делать. C’est la vie[1]… В России я уже стал использовать французский, вместо того чтобы сказать «das ist…» Сразу скажу, что больших предубеждений у меня против французов нет. Они были лидерами континентальной Европе… до недавнего времени, когда мы отвоевали у них Эльзас и Лотарингию.[2] Они, конечно, готовят лучше всего, но так любят задираться своим французским — вином, сыром… Ну хватит об этом.

После того как мы разместились на складе, защищенным от лютых российских морозов и сырости петербургских улиц, для нас главное теперь было быстро найти себе применение. Мы надеялись, что в российской столице нас быстро купят. Ведь в такую даль обычно из Германии отправляли товар, если только были заказчики. Но к нашему большому удивлению нас никто не покупал и даже никто не навещал целую неделю.

Через неделю дверь в склад открылась и я — ба! — увидел Мартина Ханса. Сразу на душе стало весело. Его сопровождали еще двое — один восточной внешности, а другой типично славянской — он переводил Мартину на немецкий то, что говорил другой восточной внешности мужчина на ломаном русском.

Они стали говорить не о музыке, к нашему сожалению, а о начавшейся войне. «Я думаю, что сейчас не самое лучшее время перевозить товар на Кавказ. Железные дороги работают на военных. Так что даже не знаю, когда сможем перевезти все эти инструменты». Мартин Ханс отвечал: «Мое дело настраивать инструменты. Чем больше они будут лежать, тем больше они расстроятся. Их потом можно будет, конечно, настроить. Может лучше продать здесь в Санкт-Петербурге». «Нет, нет, — запричитал восточный человек. — Я обещал клиентам и притом „Рениш“. На Востоке никто не торопиться. Так что немного подождем и потом отправим. Кроме того, одно пианино хотела дочь Елизаветпольского губернатора».

Этот разговор не на шутку встревожил меня, да и думаю другие инструменты тоже. Как я понял, нас собирались отвезти на Кавказ — это где-то на Востоке, как сказали эти люди. Что там мы будем делать?! В какую дыру нас везут? С другой стороны успокаивало то, что человек с восточной внешностью упомянул Елизаветпольскую губернию. Я не знал, где эта губерния, но звучит вполне по-европейски — Елизаветполь. Хотя просторы России велики — может это где-то в Азии?

Мартин Ханс и двое других людей удалились, оставив нас в тревожном неведении. Мы все стали бесперебойно говорить о том, что услышали. Многие соглашались, что нам суждено отправиться в черту на кулички. Правда, одно пианино отметило: «Куда бы нас ни отправили, мы должны быть горды. Мы несем высокую миссию по распространению культуры, притом европейской. Да и к тому же мы представляем нашу родину — великий Дойчланд[3]».