Адам Викторович проводил счастливого Ивана Ермолаевича до трамвая:
— Ты извини, но я не должен вводить его в твой дом. А вечерком я наведаюсь. Прибереги свою поллитровую.
В вагон старик вошёл гордо через переднюю площадку. Он взял два билета, но занял одно место. Закутав и без того тепло одетого Алёшу в полы своей шубейки, он шептал ему:
— Счастье-то какое… Счастье-то какое, Алешенька…
В трамвае появились знакомые со станкостроительного завода. Они с любопытством смотрели на Ивана Ермолаевича, прижимающего к своей груди синеглазого мальчика. Перешёптывались. Недоумевали. Наконец одна из женщин, жена токаря Сударушкина, спросила:
— Кого ты и куда везёшь, Иван Ермолаевич?
А тот только и ждал этого вопроса. Ему так хотелось, чтобы все слышали его ответ. И он ответил громко. На весь вагон:
— Я везу домой своего правнука, Алексея Алексеевича Векшегонова.
И мальчик подтвердил сказанное:
— Да!
На улице ещё не начинало смеркаться, а Иван Ермолаевич так боялся, что он не успеет до сумерек. Ему хотелось пронести Алёшу на своих руках засветло по Старозаводской улице. И это ему удалось.
Старик медленно шёл мимо дулесовского дома, но, чувствуя, что этого недостаточно, остановился, спустил с рук маленького Алёшу и сказал:
— Теперь маленечко своими ножками пошагаем.
Алёше давно хотелось пробежаться по незнакомой дороге. И он побежал по ней.
— Товарищ Векшегонов, — нарочно громко предупреждал правнука Иван Ермолаевич, — не споткнись смотри, а то мне знаешь как на орехи от твоего папочки достанется.
Это слышали многие. Сегодня будет о чем поговорить на Старозаводской улице.
А Степанида Лукинична то и дело смотрела в окно.
— Да что ты, бабушка, ждёшь кого, что ли? — спросил Алексей.
— Дед где-то запропастился…
— Явится. Никуда не денется, — успокоил он бабку и продолжал рассказывать Ийе о новом станке.
Иван Ермолаевич вошёл в дом так тихо, что никто и не слыхал, как он раздел в прихожей Алёшу. Приведя мальчика в полный порядок, он торжественно ввёл его в большую горницу.
У Степаниды Лукиничны запал язык. Стоявшая спиной Ийя не заметила вошедших. Алексей, сердясь, через силу доедая третью котлету, тоже не обратил внимания на появившихся.
— Кто это, Алешенька? — спросил Иван Ермолаевич и указал пальцем на Алексея.
— Папа! — бойко ответил мальчик.
Алексей замер, из его рук выпала вилка.
— Здравствуй! — крикнул Алёша и подбежал к отцу.
Алексей был белее снега:
— И! Милая И!.. Этого не может, И…
Алексей схватил маленького Алёшу, а Ийя, еле удерживаясь на ногах, прошла за перегородку.
— Вот как оно бывает, — повторил Иван Ермолаевич слова Красноперова и пошёл вслед за Ийей.
Степанида Лукинична все ещё не обрела дара речи. Она сразу узнала живое повторение своего внука. Ей не надо объяснять, что и как. И это так взволновало её, что у неё не оказалось даже слез. Она целовала такие знакомые ручки маленького Алёши и, может быть, впервые неодобрительно посмотрела на большого Алексея.
А до него только-только начинало доходить все случившееся.
Маленький Алёша, обнимая отца, не переставал шептать ему на ухо, не то утверждая, не то спрашивая:
— Ты папа… Ты папа… Ты папа…
Громко хлопнула дверь. Это вбежал Серёжа. Снова хлопнула дверь. Появились отец и мать — Роман Иванович и Любовь Степановна Векшегоновы. Слухи быстрее телеграмм.
— Доченька моя милая! — бросилась к Ийе Любовь Степановна и залилась слезами.
— Он! Он! Как две капли, — твердил Роман Иванович, любуясь маленьким Алёшей.
А мальчик, пугливо прижимаясь к отцу, не знал, скольких людей он соединил сегодня и скольких — размежевал.
Счастливую пору переживал старый векшегоновский дом. Неожиданное отцовство заполнило всего Алексея. Радость была так велика, что он не мог поверить в неё. Особенно ночью. Просыпаясь, он спрашивал себя: «Правда ли это?» А потом, вскочив, Алексей подбегал к белой кроватке. В ней спал его сын. Сколько теперь в нем заключено!
— Милый мой, — шептал Алёша, — как хорошо, что ты ничего не знаешь о своём отце… Милый мой, как мне стыдно…
Стоя на коленях у белой кроватки, Алексей хотел и не мог найти себе хоть какое-то оправдание. Почему не пришло ему в голову то, что сейчас так ясно? Ийя в первый же день встречи прямо намекнула ему… А он? Как он теперь презирает за это себя…
Он знает, что Ийя никогда ни о чем не напомнит ему. В её доброй душе нет места для злой памяти. Зато Алексей навсегда сохранит в себе свой позор и никогда не даст ему замолчать.
Никто не знает угрызений совести Алексея Векшегонова. Да и до неё ли теперь людям на счастливом повороте его жизни, который не может не радовать даже вчуже всякого хорошего человека…
