Последние узы смерти - [56]

– Врата, – заговорил он после долгого молчания. – Мешкент понимал, что победить Аннур сумеет, только заставив нас сражаться на несколько фронтов, а для этого ему понадобился доступ к вратам.

– Действительно, – согласился Киль. – Даже вся мощь ургулов не помогла ему снести ил Торнью и Северную армию. Он побеждает потому, что всюду ведет бои. Пираты, мятежники, расплодившиеся на дорогах разбойники, кровопролитие на Пояснице – эта война не столь очевидна, как напор с севера, но это тоже война.

– И она нас губит, – выдохнул Каден.

Он вдруг почувствовал себя соколом из дворцовой соколятни. Птиц, не занятых охотой, держали под капюшончиками, и ему вдруг разом представилось, как те пытаются сбросить кожаные колпачки, воображая, что, если избавятся от них, окажутся на свободе. А сбросив колпачки, увидят: лапы у них спутаны, перед глазами решетка клетки, а за ней непробиваемые стены. И в полном шорохов полумраке созданной человеком тюрьмы не видно и проблеска небес.

Каден давно знал, что они проигрывают. Но только сейчас понял, как безнадежно.

– Могла быть и другая причина, – рассуждал Киль, не смущаясь его молчанием. – Если Мешкент заподозрил, что в средоточии власти Аннура – кшештрим, он счел бы разумным объединиться с охотниками на кшештрим.

– А он мог? – спросил Каден. – Мог узнать?

Что ни говори, Мешкент – бог. Почему бы богу не знать все?

Киль долго не отвечал. И не шевелился. Наконец он встретил взгляд Кадена.

– Не могу ответить. Боги не всеведущи, но что им известно… и откуда… не знаю.

Каден в темноте своей памяти осматривал холодные пещеры Мертвого Сердца, пытался вообразить, как бог в одежде человеческой плоти ходит по этим промозглым подземельям, ест год за годом разваренную белую рыбу, живет среди безумцев, сломленных обрядовым самоистязанием.

– И ему это нравилось, – тихо проговорил Каден.

Киль вопросительно поднял бровь.

– Мешкенту, – пояснил Каден. – Длинному Кулаку, Кровавому Горму… Как бы он ни назывался, даже если он вступил в орден ишшин ради врат или чтобы добраться до кшештрим, ему это еще и нравилось. Мертвое Сердце – храм страдания.

– Это так, – задумчиво кивнул историк.

Каден минуту всматривался в его лицо, прежде чем снова обратиться к стеклянной стене, за которой открывался Аннур. Острый клинок месяца прятался за крышами на западе. Ночь выдалась темной и обещала стать еще темнее.

– Мне надо вернуться туда, – тихо сказал он.

Что-то внутри дрогнуло от этих слов, но Каден отыскал и раздавил в себе страх.

– Мне надо вернуться в Мертвое Сердце.

Киль присмотрелся к нему:

– Надеешься его найти. Мешкента.

– Я должен. Победить ил Торнью мне не по силам. Мы вызвали сюда Адер в надежде, что она подскажет, где у него слабое место, может быть, даже поможет его убить… – Каден устало договорил: – А теперь очевидно, что ей нельзя доверять, что она лжет. Откуда нам знать, не прислал ли ее ил Торнья с какой-то своей целью? Он переигрывает нас на каждом шагу. Мы уничтожили империю и ничего этим не изменили. Война по-прежнему идет.

– Напрасно ты так думаешь, – сказал Киль. – Объединив всю мощь Аннура, ил Торнья мог бы уже уничтожить Мешкента. Если бы ты не удерживал Рассветный дворец, он мог бы уже добраться до Тристе. До Сьены.

Каден покачал головой:

– Мы выиграли время, и только. Ил Торнья знал про Длинного Кулака, знал, что вождь ургулов – бог. Мешкент мало того что ведет войну на несколько фронтов, он, возможно, даже не сознает, что ему грозит. Он думает, что воюет за Аннур, а ил Торнье нет дела до Аннура. Все это, – Каден указал на город и спящие за ним темные поля, – для него только набор фигур, которыми он легко пожертвует.

– Ран ил Торнья быстр, – признал Киль, – и умен. Но Мешкент бог. Он тоже умеет распорядиться фигурами.

– Но он ведет не ту игру, – возразил Каден. – Он пытается завладеть игровым полем, вернуть власть над Вашшем и Эридроей, возродить свой кровавый культ. Ил Торнью власть не интересует. Для него победой будет захват двух фигур: Тристе и Длинного Кулака. Для Тристе я не могу уже сделать ничего большего. Она в самом безопасном месте, какое я знаю, и более того, она здесь, внутри Копья, где ей и следует быть. Ей я ничем не могу помочь, зато мог бы предупредить Длинного Кулака. И постарался бы и его привести сюда.

– В Копье.

– Куда же еще? – кивнул Каден.

Киль некоторое время наблюдал за ним – или так показалось Кадену. В то же время ему чудилось, что взгляд кшештрим устремлен сквозь него, на какую-то главную, непостижимую истину.

– Длинный Кулак не то, что Тристе, – нарушил затянувшееся молчание кшештрим.

– Оба боги.

– Нет. – Киль покачал головой. – Тристе, какой ты ее знаешь, – молодая женщина с запертой внутри ее разума богиней. Мешкент не заперт. Он носит Длинного Кулака, как ты носил монашеский балахон. Он им владеет, владеет целиком и полностью.

– Тем более я должен с ним поговорить. Он способен помочь…

– Зачем бы он стал помогать?

Каден захлопал глазами:

– Ил Торнья добивается гибели Сьены и его гибели. Мы стремимся остановить ил Торнью. Значит, мы на одной стороне. Хотя бы на время этой войны мы союзники.

– Это если бог понимает, что нуждается в союзниках. Ты думаешь, он их ищет? Но не забывай, Каден, что Мешкент явился на эту землю, захватил человеческое тело с целью уничтожить Аннур, снести все, что так усердно возводили твои предки.