Последние узы смерти - [47]

– И что он, по-твоему, из себя представляет? – спросила Адер.

Каден набрал в грудь воздуха, задержал и медленно выдохнул.

– Длинный Кулак – это Мешкент.

Адер обомлела. Тонкие волоски у нее на предплечьях, на загривке мгновенно поднялись дыбом. Вечер был прохладным, не холодным, но ей пришлось унимать дрожь. Ил Торнья твердил ей об этом не первый месяц, но ему она никогда по-настоящему не верила.

– Почему ты так решил?

Он прищурился, вглядываясь в ее лицо:

– Ты знала.

– Знала, что это возможно.

– Тебе сказал ил Торнья.

Она осторожно кивнула.

– А он тебе не говорил, почему так рвется убить Длинного Кулака?

– Потому же, почему и я, – сказала она. – Почему и тебе бы следовало. Ради спасения Аннура.

– Что ему спасение Аннура? Он хочет уничтожить все человечество, Адер. И почти добился своего. Какое ему дело до одной из наших империй?

– Такое, что это не наша империя! – Слова горчили на языке, но она все же выговорила их. – Это его империя. Он ее создал. И бережет.

– Как солдат бережет свой меч.

– Ты уже не раз это повторил, – сказала Адер, – но так и не объяснил, что он намерен делать этим мечом.

– Убить Мешкента.

– Зачем?

Каден помолчал – и отвернулся.

– Если хочешь, чтобы я тебе поверила, Каден, – сердито выдохнула Адер, – если ждешь от меня помощи, так дай мне хоть что-то. Почему тебя так заботит благополучие Длинного Кулака, или Мешкента, да кем бы ублюдок ни был? Он предает наш народ огню и мечу, он скачет по этим Шаэлем сплюнутым вратам – твоим вратам, Каден, сквозь эти твои кента, – поджигая Аннур со всех концов. Не знаю даже, есть ли мне дело до замыслов ил Торньи, лишь бы он его остановил.

У Кадена впервые распахнулись глаза. Что-то из сказанного Адер пробило щит, которым он прикрывал лицо.

– Длинный Кулак использует кента? – повторил он новым, незнакомым ей голосом. – Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Мне это кажется невероятным, но ил Торнья утверждает, что это так.

Каден замотал головой, словно не хотел верить.

– Знаю, ты считал себя и своих монахов особенными, – сказала Адер, – но, если ил Торнья не ошибся, Длинный Кулак – бог. Ясно, что бог может пройти в любые врата.

– Не в этом де…

Каден резко закрыл рот.

– Что? – поторопила Адер.

Ей всего на миг почудилось, что он готов с ней поговорить – поговорить по-настоящему, без уверток и умолчаний. Казалось, вот-вот они пробьются сквозь вставшую между ними невидимую преграду, ужасную прозрачную стену, выросшую в мягком вечернем воздухе. На один удар сердца он готов был беседовать с ней не как политик с политиком, а как брат с сестрой, как если бы понимал тяжесть и жестокость ее потери, эту страшную гулкую пустоту, как если бы разделял ее. Мгновение минуло.

– Удивительно, – отрывисто бросил он. – Хотя объяснимо. Вспышки на границах слишком идеально, слишком точно согласованы, чтобы быть случайными.

Адер взглядом просила его договаривать, но он больше ничего не добавил.

– Никак это не объяснимо, – наконец отрезала она. – Но необъяснимо – еще не значит неправда.

Каден медленно кивнул.

– И все-таки, – тяжело дыша, спросила Адер, – ты настаиваешь, что нас должен волновать ил Торнья, а не Длинный Кулак?

– Я начинаю подозревать, – ответил Каден, – что нас должно волновать все и сразу.

– Ну так я волнениями не ограничилась, – заявила Адер. – Я надела на ил Торнью ошейник. Укротила его.

– Как?

– Расскажу, когда смогу тебе доверять.

И вдруг оно показалось ей не таким уж невозможным – доверие. Каден уже знал больше, чем она думала. Не так уж много, не так уж глубоко придется лгать. Преграда между ними была просто преградой, но не пропастью. Видит Интарра, как нужен ей был союзник, не бессмертный и не полоумный.

– Каден, – тихо сказала она. – Мы должны быть честны друг с другом.

Он, выдержав ее взгляд, медленно склонил голову:

– Согласен.

– Ты мой брат. Вместе мы сумеем разобраться.

И опять он кивнул, но за этим кивком ничего не было. Не было согласия.

– Жаль, что здесь нет Валина, – помолчав, сказал он.

Это было непохоже на Кадена. Непохоже, чтобы этот новый Каден мог о чем-то жалеть. Он стал монахом, и монахи выучили его ничего не чувствовать, так и рыба не может дышать. С другой стороны, не могли же хин все в нем переделать. Он ей доверился. Для начала хоть что-то.

– И мне жаль, – сказала Адер.

Она сказала правду. Мудрецы и философы вечно восхваляли правду, вознося ее до единственно доступной человеку божественной добродетели. В их древних трудах правда сияла золотом. Будто они не ведали, будто никто из них не знал, как похожа бывает правда на ржавое лезвие с жуткими зазубринами, навеки застревающими в бестелесной материи души.

12

Ловушка была пуста.

Пятый день наживку выдергивал кто-то, у кого хватало сил сбить подпорку и проворства – не попасть под падающий сверху тяжелый камень. Валин проглотил ругательства, опустился на колени в мягкую, скользковатую от влаги землю, размел бурые иголки и сухие шишки в поисках следа. Ловушка была не из лучших. Случалось, он слишком осторожничал, устанавливая ее, и тогда палочка-подпорка падала, а камень держался. Если же поставить слишком небрежно, все сооружение обваливалось на лесную подстилку, притом что зверя, похоже, и близко не было. Бывало, камень валился не туда, прижимал зайца или белку, не убив. А зверям покрупнее – бобру, дикобразу – хватало сил вырваться на свободу. Пустая ловушка – довольно обычное дело. Удивительно другое: когда день за днем подпорка выбита, виден ведущий к ней след зверя, на камне кровь, а тушки нет. И обратного следа нет.