Последние сумерки - [13]

Она вспомнила сегодняшнюю ночь. Ладони похолодели от невыразимого ужаса, и стало уже не до приличий и глупых этикетов.

Торопливо оправив одежду, заново покрыв голову платком, Юлия вышла из кельи в рассветную дымку, желтую от дыма пожаров. Там, на другом конце подворья, стоял низенький гостевой домик. По холодной росе, поистине божественной после адского пекла, Юлия стремглав помчалась туда.

– Батюшка, смилуйтесь, прошу вас… прошу…

Отец Тихон, невероятно счастливый от того, что одет в полосатую шелковую пижаму, испуганно стоял посреди гостевой комнаты.

А вчера была мысль лечь вовсе без всего – уж слишком жарким выдался денек. Господь отвел… Ведь эта сумасшедшая влетела к нему, как комета, в самый разгар крепкого утреннего сна. Может, она, конечно, и стучалась, как она утверждает. Но он не слышал. А потому пробудился у себя в постели от звука рыданий. Рыданий стоящей перед кроватью на коленях молодой послушницы.

– Умоляю вас, вы же сами видели – мне самой не справиться!

– Нет, конечно, боже сохрани, дочь моя! Где уж тут самой… Гм-м.

– И здесь мне тоже ничем не могут помочь, батюшка!

Юлия действительно рыдала в голос, как маленькая. И слова тонули, захлебываясь в слезах, когда она пыталась донести до священника одну простую истину. Если сейчас он ей не поможет, то очень скоро не поможет уже никто.

– Пожалуйста, я не стану вам обузой в дороге, обещаю…

– Да ведь не в дороге дело то, – немного слукавил отец Тихон. – Там ведь…

– И там! И там не буду! Вы только отвезите меня к тому отцу, что изгоняет… демо…

– Ладно, ладно, дочь моя, ух-ххх…

Теперь, стоя посреди комнаты, куда он от неожиданности отскочил, проснувшись таким вот образом, отец Тихон принимал мучительное решение – что хуже. Взять на себя обузу и потом окунаться в вероятные неприятности и хлопоты. Или взять на себя грех, оставляя болящую, просящую о помощи. Второе в конце концов перевесило. Отец Тихон был обычный человек, в меру добрый, как в меру и себялюбивый. К тому же болящая, так и не вставая с колен, переползла за ним в центр комнаты и не желала подниматься. И теперь он чувствовал себя крайне неудобно. В пижаме, босиком, перед коленопреклоненной молодой женщиной.

– Ну, ладно, ладно! Поедем… ох-ххх… что делается-то.

– Поедем?!

Юлия не верила своему счастью. Как человек, хватающийся за соломинку, она услышала в этом простом слове уже точное и окончательное избавление от мучений.

– Поедем?! Когда?!!

– Когда… – батюшка в задумчивости стал гладить шелковистую бороду. – Я сегодня днем собирался ехать… Но теперь мне нужно запрос в Лавру отправить и патриарху прощение… ух-ххх… так что завтра поутру.

– Завтра?

– Ты ведь соберешься до завтра, дочь моя?

– Да, да! Обязательно! Спасибо, батюш…

– Не благодари, не надо. Не за что. Долг это мой, – ответил он, только теперь почувствовав себя вправе отойти от нее поближе к кровати.

– Спасибо…

– Все, иди. Собирайся. Да скажи матушке Варваре… хотя нет, не нужно. Я уж сам скажу. Иди и молись, чтобы до завтра ничего не приключилось, дочь моя.

Юлия, не чуя от счастья и надежды ног, мышью выскользнула из гостевого дома. Даже солнечные лучи, уже горячие, несмотря на ранний час, не пугали так близкой жарой, как раньше. Юлия бежала, крестясь на ходу. Глаза застилали слезы радости и облегчения. Пробегая мимо часовенки, она обернулась, чтобы перекреститься на яркий позолоченный крестик на ее вершине. Конечно, коряга, лежавшая у нее на пути, не обязана была догадываться о причине, по которой на нее наступили. Как бы благостна ни была эта причина. Звонко вскрикнув, Юлия растянулась на влажной от росы тропинке, не добежав ста метров до своей кельи.

Ладони и коленки стали мокрыми и саднили от мелких царапин, но Юлия изо всех сил попыталась не трактовать это событие как дурной знак. Сидя на земле, она все же медленно повернулась к часовне. И сосредоточенно, не торопясь, трижды перекрестилась.

…Вечер, долгожданный и вымоленный, не принес хоть какого-нибудь облегчения ни телам монашек, истомленных зноем, ни их душам, несущим у каждой свой крест, свой грех, свое чаяние. Так было вчера, и позавчера, и третьего дня. И нет никаких оснований надеяться, что завтра будет как-нибудь по-другому. Скорого окончания парализующей аномальной жары пока никто не предсказывал.

Болезненно красное солнце, укрытое испариной желтого смога, медленно, слишком медленно опускалось в сухой, потрескивающий лес. Начиналась ночная служба, монахини и послушницы длинной цепочкой устремились к небольшой старинной церкви. Желающих помолиться ночью становилось все больше с каждыми прожитыми монастырем сутками. Уж слишком тревожно, слишком смятенно стало здесь в последнее время.

Юлия знала, что, то есть кто тому причиной. И все знали. И после нескольких ужасных, отвратительных выходок Марка, которые случались почему-то как раз во время всенощной, она перестала туда ходить. Чтобы как-то успокоить мятежную душу и отвлечь тело, Юлия вызвалась исполнять черную работу на заднем дворе.

Эти занятия были ей в радость. Возить на одноколесной тележке землю и гравий, закапывать компост, разбирать забитый рухлядью сарай, обливаясь потом, словно горячим душем… Что может быть лучше для человека, если альтернативой таким занятиям для него является встреча с самим чертом?!