Последние километры - [6]

Березовский повез Михаилу Самсонову коротенькое письмо от жены и дочери. Имя дочери — Валя, это Березовский помнит совершенно отчетливо, потому что так звали его тихую, нежную, неразделенную любовь, которой он не решился открыть свои чувства. Ждал, пока девушка окончит сначала девятый, а потом и десятый классы, потому что неприлично учителю ухаживать за ученицей. Ждал-ждал, да так и не дождался…

«Уважаемая Тамара Денисовна! С глубокой печалью сообщаем…»

Подписал письмо, не сказав ни слова. Полковник Терпугов заверил, что договорился с польскими товарищами об уходе за могилой.

Вошли тыловик Майстренко и разведчик Тищенко. Их вызвал комбриг. Терпугов задержался. Только что подписанное письмо белело у него в руке.

— Докладывайте, — приказал комбриг своему заместителю по тылу.

Семена Семеновича Майстренко все называли поэтом. Казалось бы, тут не до поэзии — бензин, солярка, продснабжение, вещевое обеспечение, финансовая отчетность… Но вот сумел же человек вложить в будничную работу что-то приподнятое, можно даже сказать, лирическое. Именно поэтому один из корреспондентов армейской газеты напечатал о Семене Семеновиче целый подвал под красноречивым заголовком «Поэзия в прозе». Героя очерка недвусмысленно назвали поэтом, и это прозвище закрепилось за ним навсегда.

Не только профессия, но и внешность Семена Семеновича ничего общего с поэзией не имела. Высокий, мускулистый, чем-то похожий на широко известные портреты выдающегося борца Ивана Поддубного, с геркулесовскими бицепсами и шеей, с отполированной, как бильярдный шар, лысиной, с усталыми светло-зелеными глазами и посеревшим от недосыпания лицом, он был интендантом с ног до головы.

— Взвесил, товарищ комбриг, — доложил он лаконично.

— И что же?

— Вытянем.

— Спасибо.

Вот и все. А означало это очень много: служба тыла тщательно продумала все, что касается материального обеспечения наступления, и не подведет.

С этим и ушел интендант Майстренко, чтобы с головой окунуться в заботы своей хлопотной деятельности.

Майор Тищенко внешне мало походил на разведчика. Низкорослый, грузноватый, он скорее похож был на бухгалтера, зоотехника, фармацевта, на кого угодно, только не на представителя романтической военной профессии. Говорил Тищенко то очень быстро, то медленно, даже запинаясь, но всегда заблаговременно и тщательно проверял данные, о которых докладывал.

— Чем порадуете, товарищ майор?

— Ничем, товарищ комбриг. Покамест ничем.

Березовский насупился. Для того чтобы составить план операции, им с Соханем крайне нужны были разведданные. Вот-вот вызовет к себе командующий армией.

— Степан Иосифович, что с вами?

— Ничего.

— «Ничем», «ничего», хорошие слова выбрали вы сегодня для беседы со мной. Не разведана местность, не выяснены огневые средства противника, а вы!..

Иван Гаврилович сорвался с привычной спокойной ноты, но Тищенко почти не слышал его слов — так тяжело стучало у него в висках.

Началось это еще вчера вечером. Чтобы заглушить головную боль, он проглотил таблетку пирамидона, однако и испытанное лекарство на этот раз не помогло. Навалилась стопудовая усталость. Никогда с ним такого еще не бывало.

— Завтра в восемь ноль-ноль жду вас с точными данными.

— Слушаюсь, товарищ комбриг.

4

Снег скрипел под ногами, и это раздражало. Правда, до вражеских позиций еще далеко, но такая уж работа у разведчика: малейший шорох может провалить любую операцию.

В белых маскхалатах, по белому полю, они передвигались медленно, словно привидения. Лишь надоедливое поскрипывание снега выдавало их присутствие. Не помогли и тряпки, которыми разведчики обмотали сверху валенки.

— В господа бога, трам-тарарам! — сердито ругался рядовой Леонид Лихобаб, низкорослый, щуплый, смахивавший на пятнадцатилетнего подростка.

— Тише. Перестань ругаться, — оборвал его высокий и сутулый сержант Григорий Непейвода.

— А ты что, верующий? — саркастически спросил Лихобаб, смешно подпрыгивая, чтобы не отстать от длинноногого сержанта.

— Наверное, — ответил Непейвода.

— То есть как?

— А так, — Григорий, торопясь, пригибался чуть ли не к самой земле. — Бога нет, это всем известно.

— Так почему же веришь? — на миг даже остановился оторопевший Леонид и снова бросился догонять своего товарища.

— Потому, что так мне легче. И не приставай ко мне, не надоедай…

На этом разговор и закончился. Лихобаб еще что-то бормотал, но слов его сержант не мог понять, — то ли из-за раздражающего скрипения снега, то ли из-за быстрой ходьбы.

Ночь выдалась лунная, разведчикам не по душе. В одном лишь повезло им: с юга, от Татринских перевалов, густо клубились темно-сизые, словно дым фугасок, тучи. Лунный свет еле просачивался сквозь них. Но вот-вот пойдет снег, а в метель легко потерять ориентир. Тогда не найти им свой Т-34, замаскированный в поле возле заброшенного сарайчика пастухов.

— В пречистую деву, трам-тарарам! — не внял предостережению сержанта Лихобаб: слишком уж раздражало его ненавистное скрипение.

— Хватит! — сказал сержант и остановился. — Так мы всех зайцев вспугнем, не только фрицев.

Они находились на ничейной земле. Где-то неподалеку пролегает неглубокая лощина, на противоположной стороне которой зарылись в землю немецкие форпосты.