Последние каникулы - [29]

Когда он возвратился, кровать была уже перестелена, старуха переодета в чистую рубашку, и дышалось полегче — из открытого окошка в избу задувал теплый ветер. Вадик осмотрел старуху, обнаружил все признаки сердечной недостаточности и бессознательного состояния. «Кома, — заключил он. — Интоксикация неясной этиологии. Рак?»

— Н-да! Поздненько мы пришли! — укоризненно оглянулся на Марь — Андревну.

— Кто ж знать мог! — пожала плечами Марь — Андревна. — Она из дому целыми днями не показывается, — Марь — Андвевна огляделась. — Еда–то у нее хоть есть? — Она ушла в сени. — Может, с голоду? При ее–то деньгах!.. С голоду дойти! — Марь — Андревна вернулась в, избу, пошарила под кроватью, подняла с пола стакан. — Пила что–то… Зелье какое–то… Что делать будем, Вадим Владимирович?

Вадик побежал в медпункт. Было около полудня, солнце встало над лагерем, и вся дурнота жаркого дня на непрогретой после недельных проливных дождей земле уже копилась в коротких темных тенях, в холодных, ветерках между заборами усадеб.

Нагрузив чемоданчик препаратами из своего чудо–ящика, Вадик заглянул на кухню. На плите шипел противень с картошкой.

— Оль! — позвал он. — Я задержусь на вызове, у Ведьмы, оставь картошечки! — Он весело подмигнул Тане и деловито направился в деревню.

И через час, трижды вспотев и порезав палец лопнувшим шприцем, Вадик выполнил всю намеченную программу. Оставалось теперь сидеть и ждать эффекта. Для отчета и Марь — Андревны, ушедшей в амбулаторию, а еще больше из удовольствия (будто он ведет «историю болезни») он все записал на листочке бумаги. Дописав, перечитал и засомневался в дозе одного препарата. Стал рыться в справочнике и не сразу уловил клокотание, появившееся в груди у старухи… «Подействовало! — обрадовался он. — Ну, конечно! Так и должно было!.. Правду отец сказал: эта пропись мертвого подымет…»

— Слышите меня? — наклонившись к старухе, спросил он. — Что у вас болит? Я врач, врач! — втолковывал он. — Помогу вам. — А старуха, он чувствовал, как на ощупь, пробиралась к его голосу, свету, звукам жизни из своего забытья. — Вам попить надо. Хотите молочка? Я сейчас!..

Он огляделся, не увидел подходящей посуды и выбежал на улицу. Через две избы красовался дом Глазовых, единственных в деревне, державших корову.

На стук в дверь и отчаянный лай собачонки в окно высунулась родоначальница Глазовых. Она опять была в красной кофте. Неприветливо посмотрела на Вадика. Между ними был конфликт из–за несостоявшейся аферы с больничным листом. Как–то в понедельник в одиннадцатом часу утра Глазова степенно пришла за Вадиком: «Сын захворал». А на пышной высоком кровати Вадик увидел непротрезвевшего мужика с явно выдуманными жалобами на боли в животе. Вадик тогда высказался от души, да так от души, что горбунья, секретарша директора, квартирующая у Глазовых и почему–то оказавшаяся в этот рабочий час дома, высунулась посмотреть, кто так по хозяйски шумит.)

— Здравствуйте! Не разживусь у вас литром молока? Соседке вашей.

Глазова неторопливо и неодобрительно оглядела Вадика с ног до головы, пожевала губами. Потом смилостивилась:

— Вынесу. — Она скрылась в доме, а затем прямо из окна подала Вадику холодную кринку с обвязанным марлей верхом.

— Сегодняшнее? Кипяченое?

— Ишь чего! Жива Ведьма–то? Не прибрал ее Господь? '

— Поживет еще. Я деньги вечером занесу.

— Сочтемся! — отозвалась Глазова.

… — Ну вот и молочко! — бодро влетел в горницу Вадик. — Сейчас попьем!.. — Он всматривался в лицо старухи, заметил, что она перевела взгляд на кринку. — Вам надо попить молочка. Сразу сил прибавится! Вот только с посудой у вас… — На столе стоял подобранный с пола стакан. Вадик ополоснул его молоком. — Ну, глотайте, глотайте. — Он приставлял стакан к губам старухи, а они не разжимались. Вадик даже чувствовал сопротивление, и молоко пролилось на одеяло, подушку, намочило рубашку. — Ну, в чем дело? Не хотите молока? Воды? Сейчас!.. — Он помнил, что в сенях стояло ведро, и уже затворил за собой дверь, когда услышал движение в горнице, потом шум падения и вбежал туда: старуха лежала на полу и корчилась в судорогах, будто пыталась ползти к комоду, притулившемуся в темном углу.

— Сейчас, сейчас!.. Ах ты, господи! — Вадик, кряхтя, поднял старуху, уложил на кровать, схватился за шприц, приготовленный на этот случай, и ввел лекарство. Судороги не повторялись, через полчаса полуопущенные веки поднялась, и Вадик, низко нагнувшийся, чтобы заглянуть в зрачки, отпрянул — с такой, показалось, ненавистью смотрела на него старуха. Отвернувшись, нащупал пульс, частый, быстрый: «Пронесло?»

— Вы меня слышите? — спросил он. — Говорить можете? — Старуха закрыла глаза и как будто уснула. — Ничего, ничего, все пройдет! — «Сейчас отек снимется и все будет нормально, — рассчитал он. — Врешь, не умрешь. Не позволю. Не хочу».

Прошел час. Старуха не то спала, не то была в забытьи. Вадик сидел у окна, курил, выдувая дым на улицу, прислушивался к воплям петухов, далеким голосам у магазина. Потом донесся упругий гул, и у дома взвизгнул тормозами «рафик». Из него, отдуваясь, вышли Светлана Филипповна и Марь — Андревна.