Последние каникулы - [28]

— Спасибо большое! — пожимая руку, сказал Вадику чуть задыхающийся больной. — Вполне дееспособный. Давайте на прощание познакомимся по форме. Может быть, когда–нибудь… Кириллов Сергей Викторович! — назвался он. — Что?

— Я читал ваши книги, — пролепетал Вадик, краснея, потому что в эту минуту происходило невероятное: он стоял на мокром поле в сотне километров от Москвы и тряс руку недосягаемому, невозможно далекому академику Кириллову, о котором он столько слышал, работы которого он читал, восхищаясь его идеями и волнуясь от их красоты, — последние два года с того памятного заседания студенческого научного кружка, когда им рассказали впервые о новом направлении в медицинской генетике.

— Что читали? «Система тайн»?

— Да. И «Введение в теорию».

— Интересуетесь этой проблемой?

— Я по этой проблеме принят в ординатуру, — сказал Вадик пересохшим голосом и облизнул сухие губы.

— Встреча на далеком меридиане! — весело хмыкнул Ильичев. — Ну…

— Вот что, — прервал Кириллов, суровея, — все эти разговоры на ходу ни к чему не приводят. Вот мой телефон. — Из записной книжки он вытащил визитную карточку на английском языке с телефоном, тем секретным–рассекретным личным телефоном, который Вадик узнавал–узнавал, и не узнал. — Когда приступите к работе, свяжитесь со мной. Поговорим. Обсудим ваши планы… Есть планы? — Вадик судорожно кивнул. — Ну, до свидания, — потеплев лицом в улыбке, сказал Кириллов и еще раз пожал Вадику руку. — Позвоните мне, я запомнил вас, Андреев Вадим…

Когда машины скрылись за дальним поворотом шоссе, стих гул их моторов и тишина дождливого дня обступила Вадика, лихая волна слепого везения обдала его с ног до головы. Угловатое, с лицом Кириллова, возможное будущее вставало из тумана неопределенности, сомнений, робости — и все это пришло случайно, вдруг, подарком.

«Все, все, что сейчас, — только пауза, заминка, — думал Вадик, широко шагая по дороге. — Там, в сентябре, может начаться главное — к чему ты шел, отказываясь от соблазнов, ошибаясь в. выборе, разочаровываясь в других учителях. Там то, из–за чего тебя считали крепкозадым отличником, из–за чего ты учил второй язык и лез, лез, невзирая на щелчки, в клиники, отделения, брался за все своими руками — и узнавал. А дать шанс испробовать себя на настоящем деле тебе может только суровый — и, по отзывам упорных ребят, пробившихся все–таки через заслоны его заместителей и помощников, злой и нетерпеливый Кириллов С. В.! Только бы он выслушал тебя однажды!..»

И снова, как спасенный из воды, он переживал тот миг, когда Кириллов назвал себя, добро и заинтересованно рассматривая его, и с испугом подумал: «А что если бы этого не случилось?» Если бы он не помог тогда дяде Саше, не подружился с ним… если бы дядя Саша не верил в него и побежал за помощью сегодня не к нему, а к Марь — Андревне или на центральную, усадьбу, то он, Вадик, проспал бы эти два–три решающих часа — и ничего бы из случившегося не случилось!..

Он понял, почему его бросает то в жар, то в холод — это наивная простота связи между прошлыми поступками и сегодняшними последствиями открылась ему. «Так, только так и должно быть», — думал он, шагая через мокрое поле, на котором только что, может быть, его судьба спрямила свой путь. И всматривался в неровную дорогу, прикрытую низким, неверным, у самых ног, туманом.

— …Провожал? — с крыльца избы спросила его Оля. — Погуляем? Я сегодня свободна. Командир ужин сухим пайком велел выдать, я тебе пряников оставила. Любишь прянички?

— Опять сухой паек! — возмутился Вадик.

— Не шуми, — сказала Оля примирительно. — Ребята довольны. Ты чего такой красный?

— А мне сегодня повезло, — глядя на Олю снизу вверх, поделился Вадик. — Знаешь, мне так сейчас повезло!.. Ты даже понять не сможешь, как это важно! Случайность, а так все упростила!.. Повезло. Вообще–то ты в судьбу веришь, а, Оль?

— Конечно, — ответила Оля. — Как мне в нее не верить? Я же заговоренная от нее — ну, от всего плохого, как спящая царевна.

Из пахнувших чем–то кислым сеней вслед за Марь — Андревной Вадик вошел в низенькую горницу с окошками без занавесок, облупленной печью и во всю стену разноцветно мерцающим иконостасом. На другой стене от потолка до пола висели пучки сушеных трав.

— Вот она, — сказала Марь — Андревна. — Верно ее ведьмой зовут, запах–то какой, чувствуете? От трав ее так пахнет.

За печью вдоль стены стояла широкая металлическая кровать — с высокими спинками. На постели, со спрятанным в подушку лицом, под толстым грязным Одеялом лежала старуха — был виден ее затылок со свалявшейся седой косой.

— Александровна, а, Александровна! — певуче позвала Марь — Андревна. Не дождавшись ответа, она приподняла одеяло. — Умерла, по–моему…

Они перевалили холодное тяжелое тело старухи на спину — открылось худое желтоватое лицо с заострившимся носом. Рот был сжат в какой–то гримасе, а руки с разбитыми, сплющенными пальцами сами по себе вытянулись вдоль длинного тела.

— Живая! — уловив длинный прерывистый вздох, удивилась Марь — Андревна. — Ишь, как измаралась, грязнуха… Идите, Вадим Владимирович, я ее хоть обмою пока — и тронуть противно. До чего себя люди доводят!.. — Марь — Андревна загремела ведром, заскрипели ящики черного с просинью комода, а Вадик вышел на крыльцо.