Последние хозяева Кремля - [17]

Высылали сотнями тысяч. Повстречавшийся с ними на вокзале в Курске советский разведчик В. Кривицкий, потом оставшийся на Западе, напишет: „Того, что я увидел, я никогда не забуду. В зале ожидания набилось около шестисот крестьян — мужчин, женщин, детей — их как скот перегоняли с одного лагеря в другой. Многие лежали почти голые на холодном полу. Другие явно умирали от тифозной горячки. На каждом лице видны были голод, мука, отчаяние.”

Забыты, сказкой кажутся в условиях советской власти те теплые чистые вагоны, в которых, как отметил англичанин Де Виндт, перевозило заключенных царское правительство. Тех, кого советский режим объявлял врагом, он переставал считать людьми. По отношению к ним было допустимо все. Так и поступали с теми, кого называли кулаками.

„Мы черт знает что делаем... Мы называем кулаком подлинного середняка, совершенно законно желающего быть зажиточным!” — восклицает тогдашний глава правительства Рыков. „Мы давим и тесним капиталистические элементы деревни, доводя их до разорения”, — отвечает Сталин.

Все это началось в тот год, когда Сталин пожаловал в Сибирь. Спец-поезд несся по зауральским просторам, а телеграф выстукивал директивы: отказывающихся сдавать хлеб — в тюрьму. Направить на поиски спрятанного зерна бедняков. Давать им за это 25 процентов найденного.

„Линия Сталина — смертельная опасность для революции”, — хватается за голову Бухарин, не понимая, что главное для Сталина — власть.

Частник, зажиточный крестьянин мешают установлению единоличной, неограниченной власти, и потому он решает их уничтожить. Этот пример не останется незамеченным его преемниками. Они учатся на нем. Вывод ясен: если для захвата власти можно пожертвовать жизнями миллионов, то какое имеет значение жизнь одного?

Опять, как и за десять лет до того, в 1918 году, советская власть натравливает одних деревенских жителей на других. Вот тут ей и становятся необходимы такие, как Черненко. Его не отягощенный образованием мозг легко воспринимает приказы. Он расправляется со всеми, на кого ему указывает его партия. Она теперь его новый хозяин. Ведь это благодаря ей он получил возможность распоряжаться жизнями тех, от кого еще недавно зависел.

Не сохранилось описаний того, как вел себя он в годы „уничтожения кулака как класса”. Но вряд ли его „деятельность” отличалась от поведения тех, кто врывался в дома, выгонял их обитателей с насиженных мест, отбирал все, „доводя их до разорения”, посылая на верную гибель. И он был среди тех, кто не считался ни с чем. Его последующая партийная карьера подтверждает это. Будь он мягок, прояви отзывчивость — карьера бы не состоялась.

Им движет не только то, во что он теперь уверовал так же, как прежде верил тому, чему его учили в приходской школе. Им движет еще и ненависть. Она распространяется не только на тех, кого его партия называет „классовым врагом”, но и на его личных врагов, кому он завидует что в чем-то преуспели они больше его. Сила стоящей за ним партии дает ему возможность свести счеты со всеми, с кем свести их мечталось давно. Лозунги, рассчитанные не на понимание, а на бездумное их усвоение в соединении с ненавистью, зарядили малограмотного батрака из Большой Теси той энергией, которая потом движет им долгие годы.

МАТРОС АНДРОПОВ СХОДИТ НА БЕРЕГ

Проплавав какое-то время на речном пароходе, Андропов оставляет матросскую службу.

Следующим этапом явилось получение образования. Выбор его падает на речной техникум, куда принимают после семилетки.

Окончив техникум, Андропов его не покидает, а остается в нем секретарем комсомольской организации. Должность эта платная, и выборы на нее — простая формальность. Собранию всегда предлагается кандидат, уже одобренный партийным и вышестоящим комсомольским начальством. Через некоторое время его назначают комсоргом Рыбинской судоверфи им. Володарского. Было ему тогда 22—23 года.

К этому возрасту комсомольцы редко остаются девственниками, если только не страдают каким-либо физическим недостатком. Кроме того, партийная мораль в те годы еще не успела обрасти коркой ханжества. Комсомолки в „синих чулках” никогда не ходили, а тогда тем более. Ведь у всех еще свежи были в памяти партийные выступления против брака и семьи, как ячейки буржуазного быта, которую следует разрушить. Это на них, на партийные директивы, ссылался герой Зощенко, когда разъяснял своей подруге, что не следует быть особенно придирчивой, когда „многие ученые и партийные люди отрицают любовь”.

Выйти замуж или, как говорили тогда, „сойтись", труда не составляло, а разойтись — и того проще.

Однако о том, что у Андропова и Черненко были жены, узнают только в день их похорон.

...Шел 1936 год. Сталин решил объявить миру, что отныне в СССР — „самая демократическая конституция”. По всей стране люди повторяли, что это действительно так, что нет никого на свете счастливее их, живущих под лучезарным солнцем сталинской конституции, что нет другой страны в мире, где так „свободно дышит человек”.

Чтобы это утверждение не осталось голословным академик Струмилин провел исследование, результаты которого были обнародованы в мае того же года „Правдой”. В среднем месячное потребление продовольствия на человека по стране в минувшем году составило: хлеба и круп — 21,8 кг., картофеля — 15,9 кг., молока и молочных продуктов — 4,07 кг. Струмилина эти цифры приводят в такой восторг, что он высказывает убеждение, что такому количеству хлеба, которое потребляют советские рабочие, „позавидовали бы, вероятно, многие рабочие в странах фашизма”.