Последние четверть часа - [19]

Чернота особенно бросается в глаза на выбеленных известью стенах. Это копоть от дыма, заводов, поездов, угольной пыли, которая сыплется с неба на дома и людей. Почернел даже дом молоденькой Байе, в котором уже нет больше мужчины и некому побелить его. По низу тянется темная полоса гудрона, она покрыта трещинами и отстает, обнажая старый кирпич. Но особенно досадно видеть почерневшие стены.

Позавчера, когда он ехал мимо, Одетта Байе подметала тротуар перед своим порогом. Он крикнул ей: «Здравствуйте!»

— Остановитесь на два слова, Шарлемань! — отозвалась она.

Он соскочил с велосипеда. У женщины был смущенный вид, она не знала, с чего начать. Он смотрел в ее светлые, как белая смородина, глаза и видел в них нерешительность. Они наполнили ему глаза Полины. Бедняжка, такая молоденькая, осталась одна… Наконец она решилась:

— Знаете, Шарлемань, я нашла свою курицу. Она просто сдохла, забилась за ворох бобовой ботвы у самой решетки в глубине сада. Какой-то зверек уже обглодал ее кое-где, но понимаете…

Она говорила извиняющимся тоном, словно оправдываясь перед ним. Или перед другими в его лице.

— Вот видишь, — сказал Шарлемань. — Мы всегда торопимся с обвинениями…

Он с удовольствием расцеловал бы ее. Ничто не вынуждало Одетту объяснять ему все это… Просто честность. Шарлемань потрепал ее по плечу. Она, должно быть, не старше Робера, а жизнь ее уже надломлена…

— Временное… — сказал Саид, словно не договаривая чего-то.

Шарлемань ждет. Что-то здесь должно произойти. Его беседа с Саидом то и дело прерывается непонятным разговором по-арабски; вопросы, теснящиеся в его голове, требуют ответа…

Шарлемань решается пойти в наступление:

— Послушай-ка, Саид, теперь, когда мы с тобой уже знаем друг друга…

Он, кажется, слишком торопится. Но он не забыл их первой встречи на заводе…

— …теперь-то ты можешь признать, что морочил мне голову в тот раз, когда говорил, будто шпики, мол, должны делать свое дело…

— Да разве ты не видел, Шарлемань, как Майяр таращил на нас глаза, когда ты подошел ко мне?

— Я, дурак, только потом догадался! — с безмерным облегчением вздохнул Шарлемань.

Это правда… им приходится быть все время начеку. Когда была война, нам тоже приходилось думать об осторожности, но мы были дома и нас окружали свои… А они, что там говорить, чувствуют себя здесь в чужой стране.

— А иногда, — усмехается Саид, — приходится прикидываться дураком.

— Уах хаб икуль «дураком»?

— Бхим.

— Ну сейчас я, кажется, понял, — вслух сказал Шарлемань, как бы упрекая Саида за все эти непонятные ему разговоры по-арабски.

Саид продолжает, словно не слыша:

— И вот, когда прикидываешься дураком…

Родственник Саида снова обращается к нему по-арабски. Саид что-то объясняет ему.

Наконец Саид переходит на французский:

— Когда мы прикидываемся дураками, некоторых это вполне устраивает…

Из «бассейна» раздается громкий крик.

Кричит мужчина, в его голосе звучит бешенство, а может, и страх.

В первый момент показалось, что произошел несчастный случай. Но тут же послышались смех, возня и беготня.

Тут уже незачем и обходить печь, и так понятно, в чем дело. Опять Норе Руффен сыграл какую-нибудь шутку над своим дружком Мулудом. Мулуд гоняется за ним, и, если ему удается настичь Норе, он тузит его кулаками, сначала всерьез и со злостью, а потом, по мере того как утихает его гнев, все слабее и слабее.

— Да брось, черт тебя дери! Я же пошутил! — кричит Норе.

Он втрое сильнее Мулуда и позволяет ему колотить себя. Он втягивает голову в плечи, пока тот барабанит кулаками по его спине, и хохочет до слез, довольный собой, своей силой и тем, как ловко он подшутил над дружком…

— Да брось же, образина алжирская!

Их водой не разольешь, Норе — мастер-плакировщик в так называемом «бассейне» — в нижней части мартеновского цеха, а Мулуд — чернорабочий по очистке металла от окалины в первом мартеновском, там, где работает Шарлемань. В один прекрасный день Мулуд нашел в кармане своего комбинезона кусок свиной шкуры. А в другой раз в бистро Норе схватил его сзади и сунул ему в лицо бутерброд с ветчиной.

Может быть, Мулуд тоже иногда прикидывается дурачком?

— Да ну тебя со всеми громкими словами, подумаешь, расизм и всякая там чепуха, — защищается иногда Норе, когда его упрекают товарищи. — Как раз наоборот! Мы ведь друзья, вот я и подшучиваю над ним! Мы шуток не боимся, верно, Мулуд?

Но Мулуд не отвечает вовсе или бормочет в сторону:

— Ты просто болван! Другого такого не сыщешь!

…Интересно, произойдет ли что-нибудь между ними? И кто начнет? Саид или тот, с верхней койки?

На деревянной стене фургона висит, привлекая взгляд, портрет женщины в необычной рамке. Рамка вырезана из посеребренного ажурного картона, зеленые полумесяцы, точно рожки, выступают по бокам портрета и над ним. Серебро рамки ярко сияет на черном гудроне стены, но зеленый не гармонирует с серебром. Впрочем, это на наш вкус, а им, наверно, это кажется красивым!..

По углам рамки прикреплены маленькие, смутно различимые фотографии. Некоторые покоробились, скрутились и заслоняют края большой фотографии, на которой изображена молодая женщина или девушка. Округлое, смуглое, нежное лицо. Я видел ее, я где-то определенно ее видел…