Последнее танго в Бруклине - [31]

– Мне больше нравятся бутерброды и желе, – она вытащила из холодильника корку и стала ее намазывать маслом.

– Какие же бутерброды, это просто хлеб с маслом.

– Остальное кончилось, а я не успела зайти в лавку.

– Хотите, вместе в супермаркет съездим.

– Спасибо, желе я как-нибудь и без вас себе куплю.

– А вот настоящую еду – нет. Она промолчала.

– Физические упражнения вы, конечно, тоже не делаете.

– И не думаю даже.

– Н-да, плохо дело: едите всякую гадость, никакой гимнастики…

– У меня нет времени. И вообще, я хочу жить, а не трястись над своим здоровьем. Да и дел слишком много.

– Даже ночью ими занимаетесь, как я мог понять.

– Вот именно… я этой ночью работала, вот именно работала с доктором Вандерманном, он книгу свою заканчивает.

– Это ваш друг, так?

– Так точно, папочка, – насмешливо отпарировала она, выскребая из коробки последние крошки масла.

– И вы вместе сочиняете романчик про любовь?

– Увы, всего лишь книгу о пересадке сердца.

Бен опустил вилку.

– Рихард считает, что книга поможет ему доставать органы, которые нужны, чтобы спасать больных.

– А кто же ему эти органы предоставит?

– Например, приговоренные к казни… А можно аукционы устраивать.

– Аукционы?

– Конечно. Богатые будут платить, а потом жертвовать органы тем, кто их приобрести не в состоянии.

– Жутковато звучит.

Она бросила на него бесстрастный взгляд, доедая свой сандвич. Хлеб совсем зачерствел и на вкус был ужасен.

– Простите, пожалуйста, я вовсе не хотел ничего плохого сказать о вашем друге. Не сомневаюсь, что он верит в свое дело.

– Да уж, разумеется.

– И вы, видимо, тоже, раз всю ночь ради этого работаете.

– Опять намеки?

– Но ведь и спать тоже надо когда-нибудь.

– Вас это не касается, – в ее голосе зазвенел металл.

– Да, темперамент у вас и правда итальянский.

Она пошла из кухни, желая прекратить этот разговор.

– Прошу прощения, мне завтра рано подниматься.

– Покойной ночи, – сказал он, – спите как следует. Она молча закрыла за собой дверь комнаты.

Ну и ну, как это ее угораздило так грубо ошибиться, думала Эллен, сбрасывая туфли. С виду такой приличный старый джентльмен, к Джелло с сочувствием отнесся, к БВГ, и такие истории забавные рассказывал из своего прошлого. А вот надо же, лезет, куда его не просят. Да и это священнодействие с луком. Куда это годится? Не спорю, проводить, когда темно, – это он в самый раз, но вот общаться с ним – избавьте, пожалуйста… Прав был Рихард, и Голди была права, она и впрямь допустила грубый промах. Ну и что теперь делать? На ближайшие два месяца она связана договоренностью с ним. Ладно, зато потом он и минуты лишней здесь не задержится.

Бен, сидя на кухне, докончил ужин, вымыл и сложил посуду. «Ну и девушка, – думал он. – Огонь, да и только. Попробуй-ка, погладь ее против шерстки. Но все равно надо будет кое-что ей растолковать, дипломатично, само собой разумеется, но так, чтобы она начала питаться, как полагается. Сразу, наверняка, не выйдет, но ничего, он терпеливый».

Бен выключил на кухне свет, пошел к себе, покачиваясь в ритме танго. Потом выключил приемник. Ему нравилось в этом доме. Он знал, что тут ему будет хорошо.

Глава IX

Эллен складывала бумаги – опять ужасно тяжелым оказался у нее день, – когда в библиотеку вошла Голди. При виде ее Эллен только присвистнула: ну и ну. Голди сделала новую прическу в стиле «эфиопская принцесса», заплетя волосы в мелкие косички, и на ней было черное с золотым платье, как на солистке в цыганском ансамбле, – всюду мониста и цепочки.

– Господи, Голди, это что, новая форма для медсестер?

– Послушай меня, подруга, у меня только что смена кончилась, я двенадцать часов не разгибалась, между прочим. А я не собираюсь всю свою жизнь посвятить этой зачуханной больнице. Хочу вечер провести где-нибудь в городе, и чтобы все было по-настоящему.

– Ты с Абдулом поедешь?

– С дураком этим? Нет уж, лучше пойду на ежегодную встречу Черных сестер милосердия, там обед бывает неплохой. И правило одно: на всех должно быть что-то черное, – наслаждаясь собственной шуткой, Голди хрипло рассмеялась.

– Повеселись хорошенько. Да и мне отсюда пора.

– Кстати, ты как, привыкла к своему жильцу? – Голди помедлила, о чем-то думая. – Он ведь у тебя уже целый месяц?

– Ровно месяц. Но я его жильцом не считаю, он мне как товарищ. Или постоянный корреспондент.

– Ну-ка, ну-ка, объясни.

– Во-первых, мы друг друга почти и не видим, только записки оставляем, – она вытащила из кармана помятый листок, протянула Голди.

«Милая Эллен, – написано было там, – ужасно неприятно опять вас беспокоить, но дело в том, что потек унитаз. (Тут был рисунок: бачок, по которому катятся крокодиловы слезы.) Нельзя ли сообщить управляющему? Спасибо вам заранее. Преданный вам помощник по хозяйству Бен».

Под этим рукой Эллен было приписано: «Сообщу».

А еще ниже снова почерк Бена: «Унитаз и я приносим вам глубокую благодарность». И еще рисунок: из унитаза высунулась рука с букетом цветов.

Голди чуть не лопнула от смеха.

– Видала? Вот так, а потому – это во-вторых – я и говорю, что он очень неплохой человек, Голди. Сначала, не спорю, мне от него чуть тошно не сделалось, но потом я увидела, что он очень даже ничего. Деньги платит, в мои дела не лезет. Хотя, конечно, меня и дома-то почти не бывает, я все у Рихарда, книгу надо кончать.