Последнее слово за мной - [41]

Он зашагал было по Монро-стрит, но вдруг почувствовал, будто что-то тянет его назад. Тогда Томас свернул к реке. Мимо одно за другим проплывали старинные поместья: каменные стены, увитые плющом, и кованые решетки ворот. Конец улицы упирался в кладбище. «В темное время суток закрыто», — гласила табличка при входе. Перешагнув через цепь, Томас пошел дальше.

То, как в городе заботятся о мертвых, очень ярко характеризует живых. Некоторые могильные плиты были так стары, что углы пообтесались и скруглились, а имена почти совсем стерлись, зато трава была подстрижена аккуратно.

Древние деревья, согбенные и скрученные, как престарелые плакальщицы, сплетали свои конечности, простирая вверх пальцы, словно в молитве. Не вынимая рук из карманов, священник прошелся среди каменных ангелов и крестов. Он читал имена: Фасселл, Беллами, Харрингтон, Уайли, Колстон, Маркем, Манн. Семейный участок Стинсонов был обнесен кованой железной оградой. У Лестеров был целый склеп с витражами и гранитной скамьей.

На кладбище воображение порой выкидывает фокусы. То тени шевелятся, то шепчет ветер. Сначала Томас решил, что женщина, стоящая возле могилы, — памятник, настолько она была неподвижна. Но потом она вскинула голову и взглянула прямо на него. Это был взгляд, каким женщина смотрит на мужчину, а не на священнослужителя. Однако он не стал ее поправлять.

— Вы знали его? — спросила она, кивком указав на могилу.

Он покачал головой.

— В общем-то, там и нечего было знать, — промолвила она, глядя сверху вниз на плиту. — А помнить, пожалуй, и вовсе не стоит.

Букеты и венки, которые семейство покойного не смогло упихать в багажники своих машин, торчали вокруг свеженасыпанного холма. Цветы уже начали вянуть.

— Дельцы, умудряющиеся убедить людей преподносить подарки мертвецам, достойны восхищения, — сказала она.

Склонившись, она вытащила из венка одну розу. Томас поежился от неловкости.

— Если бы он был жив, — заметила она, позабавленная благочестием собеседника, — он бы предпочел отдать эти цветы мне.

Томас ничуть в этом не сомневался.

Он попытался сфокусировать взгляд на могиле, но не смог. От женщины невозможно было отвести глаза.

Где-то ухнула сова, и Томас подскочил от неожиданности.

— Вы боитесь встретиться с Создателем, — произнесла она.

Томас не стал спорить.

Женщина окинула его долгим, изучающим взглядом.

— Вы ведь не местный?

Он кивнул.

Ей нравились приезжие — никаких обязательств.

— Коммивояжер?

Он задумался на секунду и медленно кивнул.

— И что же вы продаете?

— Спасение души.

Она рассмеялась. Ей всегда нравились мужчины с чувством юмора.

— Вы женаты? — спросила она, разглядывая его обручальное кольцо.

Томас промолчал. Не знал, как ответить.

— Она вас бросила?

— Умерла.

— И давно?

— Два года назад.

— У вас с тех пор была хоть одна женщина?

Ему потребовалось совершить над собой серьезные усилия, чтобы покачать головой. По правде говоря, у него не было женщины даже при жизни жены. С реки подул ветерок, и запах недавно потревоженной земли смешался с похоронным ароматом гвоздик и хризантем. Женщина прикрыла глаза и вдохнула эту смесь полной грудью.

— Есть в смерти что-то такое, от чего люди начинают сильнее любить жизнь, — сказала она.

Томас уже много лет не испытывал любви ни к кому и ни к чему.

Она подошла к нему, будто сияющий уголек, с которого сдули золу, и у него внутри вспыхнула искорка.

Впервые женщина опустилась перед ним на колени не для молитвы. Впервые он так стеснялся. Он стоял, не шелохнувшись, а она тем временем расстегивала его брюки. Взяв ее лицо в ладони, он зажмурился и притянул ее к себе. Двадцать два года Томас рассказывал людям о жизни после смерти. Так дадим же ему возможность хоть на миг полюбить эту жизнь…

*

Томас сидел за письменным столом, ожидая, когда же придет раскаяние.

Прошла ночь, настало утро.

Томас выглянул в окно: мир был настолько прекрасен, что аж в глазах защипало.

*

К пятнице секретарша не знала, что и думать. Новый пастор всю неделю не выходил из кабинета. Насколько она могла судить, он и ночевал там. Когда заходил кто-то из церковных старост, она строго говорила им, что преподобный Джонс молится и беспокоить его не следует. Старосты были настолько поражены тем, что священник молится еще и для себя, помимо службы, что ретировались без возражений.

В воскресенье утром Альтея наконец взяла его кабинет штурмом. Воспользовавшись универсальным ключом, который всегда висел у нее на шее, она отперла дверь и застала пастора стоящим у окна.

— Преподобный Джонс?

Томас обернулся. При виде его лица секретарша невольно отшатнулась. Он не то спятил, не то напился. Возможно, и то и другое.

— Бог — это любовь, — провозгласил он.

— Эээ… — нахмурилась она, — пожалуй, что так.

Томас рассмеялся.

— Раньше я об этом не подозревал.

На бритье времени не оставалось. Альтея отыскала старый галстук преподобного Лайла, второпях повязала его Томасу на шею и накинула сверху пурпурное облачение. Вытащив пластинку мятной жвачки, засунула ему в рот. Потом, схватив его за руку, потащила через приемную, вверх по ступенькам, и успела втолкнуть его в процессию певчих, как раз заходивших в двойные церковные двери.