Последнее лето в национальном парке - [34]

Перед деревней на изгибе шоссе стояли милицейская машина и «Скорая помощь», а сами милиционеры и какие-то штатские люди смотрели вниз, где крутой откос озерной террасы зарос невысоким ивняком. Под откосом лежала колесами вверх помятая машина, люди в белом извлекали оттуда окровавленного мужчину средних лет, а рядом с машиной на земле сидел с совершенно отрешенным видом высокий блондин лет тридцати в джинсовом костюме с фотоаппаратом через плечо. Это место было проклято для автомобилистов, аварии случались здесь почти каждый год. Обоих пострадавших увезла скорая помощь, оставшиеся мужчины стали вытаскивать машину на шоссе, а я вернулась домой, забралась с одеяльцем в кладовку и легла там, как в большом чемодане, из которого меня зачем-то вынули двадцать семь лет назад.

— Не сочинить ли из всего этого балет? — подумала я о своем маленьком театрике, но одна сумасшедшая французская балеринка восточноевропейских кровей весьма ехидно прошлась относительно изобретателей велосипедов.

— Да вы понятия не имеете, кто у вас там за кадром вещает, — сказала я ей с максимальной язвительностью.

Мы тут же вступили в дискуссию об особенностях постмодернизма, и ее крепенькие ножки в шнурованных ботиночках принимали по ходу дискуссии занятные позы, и в кудрявом водопаде черных блестящих волос то и дело мелькали темные глазки и красные губки. Наконец, мы сошлись на том, что все уже придумано до нас, и фамильный замок Маркау-Воджи — тот самый, который так жаждала увидеть Баронесса, как нельзя лучше подходит для декорации к балету. Когда роли были распределены, я появилась за кулисами на приеме в честь испанского посла под руку с генералом.

Балеринке досталась роль маленькой Норы, и, пока она стучала ножками по деревянным ступенькам нашей лестницы, стены дома каменели и воздымались к небу стрельчатыми арками, выходя за кадр в вечернее небо. Заиграла музыка, и под простую мелодию Шопена замок наполнялся молодыми парами, и девицы взволнованно дышали грудью над высокой линией талии, а молодые люди откидывали назад свои темные кудри и путались в стихах. Они еще не прихрамывали от боевых ран, и разочарование бытием еще не коснулось их гладких лиц, и принц смотрел на них с легкой усмешкой, но сладкие звуки музыки, кружившиеся в воздухе замка, все же бередили его жестокое сердце забытыми воспоминаниями.

Юная Нора с плачем вбегала по заросшим травой ступенькам в каменный замок, но тут же уносилась назад, в заросли роз — ведь обитатели замка были слишком поглощены друг другом, и никто не останавливал маленькую бегунью. Она непрерывно плакала, потому что ее трепетное сердечко уже открылось для любви, и красивый принц с разочарованным взором и байроновской усмешкой чувственных губ казался ей воплощением мечты, и желание любить так тесно, так неотъемлемо сплеталось с отчаянным и безумным страхом перед этой любовью. И когда принц остановил маленькую бегунью, и развевающие крылышки прозрачного голубого шарфика упали на тяжелые складки красного плаща, то сердечко Норы не выдержало и разорвалось. Маленькой Норы не стало, а за кадром холодная светская дама вздохнула, и, поправляя малиновый берет, сказала собеседнику:

— Ах, принц, я любила вас в то лето, но, может быть, я любила не вас, а саму любовь?

Картинки погасли, и безумие последних дней, переведенное в плоскость либретто, перестало принадлежать мне одной. Я засыпала, а оно растворялось в этом мире, и, спустя какой-нибудь час, маленькая узкоглазая Нора уже рыдала в зарослях хризантем у дворца богатого мандарина. Проснувшись к вечеру, я обнаружила во дворе маленькое женское совещание, все смотрели под куст бузины за огородом, где головой вниз совершенно неподвижно лежал блондин с фотоаппаратом.

— Он уже два часа так лежит, пришел и лег, — сообщила Жемина, — это газетный фотограф, он родился здесь, а потом его родители переехали в Неляй. Они ехали со старшим братом и разбились перед озером. А машину отвезли к Бодрайтису в мастерскую.

Он лежал в полном шоке еще с час, а потом Жемина уговорила его перейти на сеновал и отнесла туда молока с какими-то бутербродами. Уже совсем стемнело, а я все смотрела из окна на сосны, луковую грядку и темный сарай, где был мой собрат по несчастью, а потом налила в бутылку черничной настойки и пошла на сеновал. Наверху было тепло и душисто, он лежал с открытыми глазами и спросил меня:

— Ks t?

— Я была на шоссе сегодня днем, а вообще живу здесь каждое лето.

— Что тебе нужно?

— Я принесла выпить. Тебе, наверное, нужно снять напряжение. У меня вчера был ужасный день, и я бы выпила вместе с тобой.

— Сигарет нет?

— Сейчас принесу. Подождешь десять минут?

— Подожду.

Где взять сигареты, я знала точно. Барон, хоть и покупал сигареты блоками, но ему всегда их не хватало, поэтому я иногда припрятывала пачечку в укромном месте, а потом в нужный момент ему же ее и отдавала. Последняя пачечка лежала сейчас под его матрасом, я ее спрятала, пока пела песенку и перечисляла его красоты. Войдя с искаженным от головной боли лицом, что позволяло не подвергаться расспросам и укоротить визит, я попросила анальгина. Пока Барон искал таблетки, пачечка переселилась в карман моей куртки. Барон пообещал завтра поутру зайти поболтать, и я удалилась на сеновал, прихватив по дороге у беседки кошачью консервную банку с водой, отличную противопожарную пепельницу.