Последнее лето в национальном парке - [11]

— Это твоя баба? — и, получив утвердительный ответ, тут же давал ценный совет, — разводись!

Отвлекшись от старушек, Виелонис сделал мне громкое неприличное предложение, а я тихим ровным голосом указала ему спасительный путь. Это был наш обычный беззлобный ритуал — я искренне восхищалась его порочностью, а он, прекрасно сознавая мощь своего отрицательного обаяния, обрушивал ее на мою персону всякий раз, когда мне не удавалось увернуться. Выражался он весьма заковыристо, и старушки, несмотря на искреннее возмущение, слушали его всегда с искренним интересом.

Наш мирный диалог с Виелонисом был прерван хозяйкой. Жемина с взволнованным видом тащила в двух больших ведрах то, что осталось на тарелках туристов после завтрака. Все, кто устраивался на работу в турбазу, немедленно заводили поросят, потому что на тарелках оставалось таки порядочно, и повара туристической столовой пользовались в деревне особым уважением. Как оказалось, Жемина с минуты на минуту ждала мясника — предстоял разговор о поставке говядины к свадебному столу. Пока мы обсуждали с хозяйкой волнующий ее материнское сердце вопрос о размерах поставки, Виелонис заскучал и уполз в палатку.

Оставшись, наконец, не у дел, я посмотрела за огород на верхушки сосен, и прислушалась к силовым полям, чья внезапная активность вызывала в этот тихий час некоторое недоумение. Полюс сейчас явно находился в направлении моего взгляда, и земное притяжение неумолимо повлекло меня на тропинки пакавенского леса, где полуденные испарения уже полнились пряным можжевеловым духом, и песчаные рытвины под большими соснами свидетельствовали о таинственной ночной жизни, полной мистических ужасов из самых древних языческих сновидений, когда мир был полон первоэлементов конструктора, еще не собранных в единое жесткое божество, и оно являлось нам в темных тотемных ликах, удивляя разнообразием и вездесущностью своих явлений. Короче говоря, пора было идти в лес, и я унесла свою корзиночку прочь со двора.

Кое-где по обочинам дорог уже краснели ягодки земляники, а за большой деревянной скульптурой, изображающей недолгую тусовку соломинки, пузыря и лаптя, зеленый мох за ночь расцветился оранжевыми лисичками. Их красота, чистота и уместный коллективизм удивили меня в который уж раз, и я забыла обо всем на свете. Часа через три, однако, стало невыносимо жарко, но озеро Кавена было не за горами. Через пятнадцать минут я вышла тропинкой на лесную дорогу прямо к повороту на озеро.

Перед мостками на одеяльце загорала молодая и предельно обнаженная пара — Игорек, солист балета питерского оперного театра, и Леночка, гримерша этого же театра (по общему мнению, дело у них шло к свадьбе), тут же сбоку стояли белые «Жигули» с незнакомым московским номером. Из пустого салона, как из пересохшего аквариума, неслись мужские жалобы:

Что толку быть в тебе, Горелая вода, Когда пятнадцать баб Вернутся навсегда…

На мостках в окружении двух абсолютно голых дам сидел неизвестный мне Красавец. Дамы же были хорошо известны — Наталья Виргай и ее приятельница Ольга, сотрудник Эрмитажа, и занимались они своим обычным делом — уговаривали очередную жертву вступить в ряды нудистов. Для вступления в эту секту нужно было сбросить одежды самому и уговорить раскрепоститься подобным же образом кого-нибудь из традиционалистов. Тут же под солнышком собака Джесси сушила свое мохнатое рыжее одеяние, благодаря которому ей никак не удавалось вступить в нудистскую партию.

Разгадать истинные намерения дам для опытного пакавенца было делом нехитрым — Наталья в неустанных поисках полезных деловых связей никогда не упускала случая завести новое знакомство, а Ольга всегда имела такой одинокий и приятный вид, что ее сразу же хотелось удочерить. Таким образом, речь шла вовсе не о здоровой конкуренции, а о массированной атаке объединенных нудистских сил.

Красавец был твердым орешком, с чем я его и поздравила к явному неудовольствию функционерок.

Красавец приятно улыбнулся и спросил, не имею ли я альтернативного предложения купаться в джинсах. Я заметила, что здоровый центризм еще никому не повредил, и пошла раздеваться, успев отметить, что он действительно очень красив — темный шатен в христовом возрасте с голубыми глазами и неженской фигурой.

В этих глазах можно было бы пропасть бесследно, и, обычно, такие типы хорошо смотрятся на экране, но в быту страдают излишним нарциссизмом, поэтому я и не увлекалась красавцами после своего короткого неудачного замужества. С окончательным классификационным раскладом торопиться, однако, не следовало, потому что матушка-природа всегда сложнее любых наших представлений о ней и может преподносить всяческие сюрпризы.

— Жизнь все равно не складывается, — думала я, разглядывая его из-за кустов орешника, — неплохо бы завести ребенка от такого вот экземпляра, красивым детям легче живется на этом свете. Хотя…

Хотя время у меня еще было, и, по моему глубокому убеждению, спор о первичности курицы или яйца был абсолютно бесплоден, как и полученное таким образом яйцо. Первичен, если смотреть правде в глаза и забыть о Лилит, был, увы, петух (Бытие 6-26), а все остальное уже шло в качестве приложения. Это, впрочем, не умаляло моей симпатии к феминистскому движению, ратовавшему за свободный полет над ограждением курятника, и мне всегда было жаль, что у Екатерины Второй не было законной дочери. В конце концов, во времена российских императриц у нас на дворе была великая эпоха, и расплатиться при случае рублем за устрицы было можно — ну, если в Париж по делу срочно…