Последнее лето Клингзора - [16]

Искусство, которым мы оба занимаемся, все еще слишком привязано, как сказал бы какой–нибудь профессор, к предмету (хорошо бы изобразить это в виде ребуса). Мы все еще, хотя и чуть более вольным почерком и достаточно волнующе для буржуа, пишем предметы «реальности»: людей, деревья, ярмарки, железные дороги, ландшафты. В этом мы еще следуем некоей традиции. Ведь «реальными» мещанин называет предметы, которые всеми или хотя бы многими воспринимаются и описываются одинаково. Я собираюсь, как только кончится это лето, некоторое время писать только фантазии, главным образом — мечты. Это будет отчасти и а твоем вкусе, то есть безумно весело и неожиданно, примерно как в историях охотника на зайцев Коллофино о Кельнском соборе. Хоть я и чувствую, что почва подо мной стала довольно зыбкой, и в общем не жажду дальнейших лет и дел, мне все–таки хочется загнать в глотку этому миру еще парочку–другую шутих. Один покупатель картин написал мне недавно, что восхищается, глядя, как я в своих новейших работах переживаю вторую молодость. В этом, пожалуй, есть доля истины. По–настоящему я начал писать, мне кажется, только в этом году. Но то, что со мной сейчас происходит, похоже не столько на весну, сколько на взрыв.

Дорогой Луи, я уже не раз радовался про себя, что мы, два старых распутника, по сути, трогательно стыдливы и скорее размозжим друг другу стаканами голову, чем как–нибудь выдадим свои чувства друг к другу. Пусть так оно и останется, .старый еж!

На днях мы устроили в погребке возле Баренго праздник с вином и хлебом, великолепно звучало наше пение в высоком лесу среди ночи, старые римские песни. Так мало нужно для счастья, когда стареешь и уже чувствуешь холодок в ногах: восемь – десять часов работы в день, литр пьемонтского, полфунта хлеба, виргинская сигара, несколько приятельниц и, конечно, тепло и хорошая погода. Это у нас есть, солнце работает на славу, моя голова смугла, как голова мумии.

В иные дни у меня бывает такое ощущение, что моя жизнь и работа только теперь и начинаются, а иногда мне кажется, что я восемьдесят лет тяжко трудился и скоро получу право на покой и на отдых. Каждый когда–нибудь подходит к концу, милый Луи, и я в том числе, и ты. Бог знает, что я пишу тебе, видно, я не совсем здоров.

Это, конечно, ипохондрия, у меня часто болят глаза, и иногда меня преследует воспоминание об одной статье об отслоении сетчатки, которую я прочел много лет назад.

Когда я гляжу вниз через мою знакомую тебе балконную дверь, мне становится ясно, что нам надо еще поработать! Мир несказанно прекрасен и разнообразен, через эту зеленую высокую дверь он день и ночь взывает ко мне своим звоном, кричит, требует, и я снова и снова выбегаю ухватываю кусочек его, крошечный кусочек. Благодаря сухому лету здешние зеленые окрестности стали теперь удивительно яркими и рыжими, никак не думал, что снова возьмусь за красную охру и сиенскую землю. И впереди еще вся осень, жнивье, сбор винограда, уборка кукурузы, красные леса. Я во всем этом буду еще не раз участвовать изо дня в чувствую, я пойду внутрь и снова, как делал это одно время это.

Один большой парижский художник сказал молодому если вы хотите стать художником, то не забывайте, что прежде всего нужно хорошо есть. Во–вторых, очень важно пищеварение, заботьтесь о регулярности стула! И в–третьих: всегда имейте красивую подружку!» Да, этим азам искусства я, надо полагать, научился, и тут у меня никаких загвоздок вроде бы нет. Но в этом году, черт возьми, у меня и целыми днями только хлеб, порой я вожусь с желудком настоящей подруги, я имею дело с четырьмя–пятью женщинами и одинаково часто бываю утомлен и голоден. Что–то разладилось в часовом механизме, и после этого как я ковырнул его спицей, он хоть и заработал, но спешит как оголтелый и при этом ужасно тарахтит. Как проста жизнь, когда ты здоров! Ты еще не получал от меня таких длинных писем, разве что в те времена, когда мы спорили о палитре. Конечно, скоро пять часов, начинается этот прекрасный свет. Тебе шлет привет твой Клингзор.

Постскриптум:

Помню, что тебе понравилась одна моя картина, наиболее китайская из всех мною написанных, с хижиной, красной дорогой, зубчатыми деревьями «веронезе» и далеким игрушечным городом на заднем плане. Не могу послать ее сейчас, да и не знаю, где ты. Но она твоя, хочу на всякий случай сказать тебе это.

КЛИНГЗОР ПОСЫЛАЕТ СТИХИ СВОЕМУ ДРУГУ ТУ ФУ

(В те дни, когда он писал автопортрет)

Ночью в роще сижу на ветру, захмелев.

Осень, с веток поющих сняла покров,

И за новой бутылкой

Для меня трактирщик спешит в подвал.

Завтра, завтра в красную плоть мою

Всадит звонкую косу мой бледный враг.

Знаю, смерть притаилась,

Настороженных не сводит глаз.

Ей назло я ночь напролет пою,

Пьяные звуки бросаю в усталый лес,

Чтоб над ней поглумиться,

Тяну я песню и чашу пью до дна.

Много выпало дел мне, много досталось бед.

Вот и вечер пришел. Я пью и со страхом жду,

Что сверкнет, отсекая

Голову мне от дрожащего тело, серп.

Автопортрет

В первых числах сентября, после многих недель необыкновенно сухого зноя, выдалось несколько дождливых дней. В эти дни Клингзор «писал высокооконном зале своего палаццо в Кастаньетте автопортрет, который висит сейчас во Франкфурте.