Последнее искушение Христа - [6]

Не говоря ни слова, он сел в угол, продолжая ожесточенно грызть стебелек. Человек остался стоять, отвернувшись от пришедшего и глядя сквозь открытую дверь на узкую, неожиданно рано ставшую оживленной улицу. Пыль еще не поднялась, земля влажно благоухала. Ночная роса и рассветные лучи смешивались на листьях оливы, стоящей во дворе, и все дерево будто смеялось. Человек в восхищении вдыхал утренний воздух, ощущая мир и покой.

— Закрой дверь, — прорычал рыжебородый. — Мне нужно кое-что тебе сказать.

Человек вздрогнул от резкого звука его голоса, закрыл дверь и покорно сел на край скамейки.

— Я пришел, — произнес рыжебородый. — Все готово.

Он отшвырнул стебелек, приподнял голову и, вытянув вперед толстую веснушчатую шею, обратил на человека свой тяжелый взгляд:

— А ты, ты готов?

Свет все прибывал и прибывал. Теперь грубые черты рыжебородого проступили отчетливее: казалось, его лицо состояло из двух половинок — когда одна смеялась, другая угрожала, когда одна искажалась от боли, другая оставалась спокойной к неподвижной, и даже когда они объединялись в едином порыве, было видно, что в нем продолжается борьба между Господом и дьяволом.

Человек молчал. Взгляд рыжебородого становился все более жестким.

— Ты готов? — повторил он. Казалось, он сейчас набросится на собеседника, чтобы вытрясти ответ, но в этот момент завыли трубы и узкие улицы заполнились грохотом копыт ворвавшейся римской кавалерии, за которой тяжелым ритмичным шагом двигались легионеры. Рыжебородый сжал кулак и, воздев его к потолку, закричал:

— Время пришло, Господь Израиля! Сегодня! Не завтра, а сегодня! Ты готов? — обернулся он снова к человеку. Я сказал: ты не понесешь крест! — продолжил он, не дожидаясь ответа. — Люди собраны. Варавва со своими людьми спустился с гор. Мы ворвемся в тюрьму и освободим зелота[5]. И тогда — не качай головой — тогда и произойдет чудо. Спроси своего дядю раввина. Вчера он собрал нас всех в синагоге. Однако почему твое святейшество не явилось? Он встал и говорил с нами. «Мессия не придет, — говорил он, если мы будем сидеть сложа руки. Господь и люди должны бороться сообща во имя пришествия Мессии», — вот что он нам сказал, к твоему сведению. Ни Господь, ни люди не смогут в одиночку приблизить его приход. Они должны бороться сообща! Слышишь?

Он схватил юношу за руку и встряхнул.

— Ты слышишь меня? О чем ты опять мечтаешь? Тебе бы послушать собственного дядю, может, тогда ты бы пришел в себя. Он сказал, что зелот — да-да, тот самый зелот, которого римляне собираются сегодня распять, — может быть он — Тот, кого мы ждали столько веков. Если мы не поможем ему, если мы его не спасем, он умрет, и мы не узнаем, кто он такой. Но если мы спасем его — совершится чудо. Какое чудо? Он сбросит свои отрепья, и царская корона Давида засияет над его головой. Вот что нам сказал раввин, к твоему сведению. Мы все заливались слезами, когда слушали его. А потом старый раввин воздел руки к небесам и закричал: «Господь Израиля, сегодня? Не завтра — сегодня!» — и мы все тоже, подняв руки, устремили взоры к небесам и закричали, грозя и плача: «Сегодня! Не завтра — сегодня!» Слышишь, ты, сын плотника, или я разговариваю со стеной?!

Человек, полуприкрыв глаза, не сводил их с кожаного лоскута, утыканного гвоздями, который висел на противоположной стене, и сосредоточенно прислушивался к чему-то. Громкий угрожающий голос рыжебородого не мог заглушить сиплого мычания, которое издавал его отец в соседней комнате, силясь открыть рот и заговорить. Оба голоса соединялись в сердце человека, и внезапно он ощутил, сколь смешны все потуги человечества.

Рыжебородый схватил его за плечо и встряхнул снова.

— Где ты опять блуждаешь, ясновидящий? Ты слышал, что нам сказал твой дядя Симеон?

— Мессия так не придет, — сказал человек. Его взор устремился к свежевыструганному кресту, купавшемуся в розовом сиянии рассвета. — Нет, Мессия так не придет. Он не станет скидывать свои отрепья и надевать царскую корону. Ни люди, ни Господь не станут спасать его, потому что он не может быть спасен. Он умрет, умрет, облаченный в свои лохмотья, и все — даже самые верные — предадут его. Он умрет один на вершине пустынной горы, увенчанный терновым венцом.

Рыжебородый смотрел на него в изумлении. Половина его лица сияла, другая была мрачна и сурова.

— Откуда ты знаешь? Кто тебе это сказал?

Но человек не ответил. Уже окончательно рассвело. Он вскочил со скамьи, схватил молоток и пригоршню гвоздей и подошел к кресту. Но рыжебородый опередил его. Одним прыжком оказавшись у креста, он начал неистово пинать его и плеваться, словно это был человек.

— И тебе не стыдно? — обернувшись, закричал он. — Все плотники Назарета, Каны и Капернаума отказались делать крест для зелота, а ты… Тебе не стыдно? Тебе не страшно? Представь себе, что Мессия увидит, как ты строгаешь этот крест; представь себе, что этот зелот, которого сегодня должны распять, и есть Мессия… Почему тебе не достало смелости ответить центуриону так же, как и все остальные: «Я не делаю крестов для героев Израиля?!»

Он схватил плотника за плечо.

— Почему ты не отвечаешь? Куда ты уставился?