После Шоколадной войны - [14]

— Нет?

— Далеко.

— Один раз… один лишь раз.

— Одного раза недостаточно.

— Достаточно.

— Нет, всегда будет достаточно…

Это была их игра, веселая и смешная, в которой чувствительность каждого нерва была на пределе. Игра в кошки-мышки. Дюйм здесь — дюйм там. Немного дать и немного взять. Спрятать здесь и найти там. До ужаса смелая игра, не позволяющая вернуться в ту же самую исходную точку. Игра на грани сумасшествия, когда его любовь к Лауре Гандерсон становилась все сильнее и сильнее.

Игра перешла в ритуал. Они приехали к ущелью, в парк, на любимое место — на край земли, свисающий над пропастью. Огни Монумента мерцали перед ними словно залитый неоном базар. Оби не замечал их. Он забыл о Монументе, о «Тринити», о «Виджилсе». Он погрузился в волшебное присутствие Лауры у себя в машине и в жизни.

Он ее целовал, и она стонала мягко, глухо, хрипло. Легкая дрожь тела выдавала ее собственное желание. Нет, не желание. Он не хотел о ней так думать. Она для него была более чем телом, более чем девочкой для ласки или заботы. Эти игры были больше, чем игры: это был ритуал, выражающий их любовь, их желание друг друга, сладость, боль страсти. Но далеко этому зайти Лаура не позволяла. Она вдруг начинала охладевать, брать себя в руки, и он всегда уступал. Уступал, потому что он не мог предположить, где на этот раз она остановит эту их игру и уйдет в себя — из-за «Тринити», из-за чего-нибудь еще?

В первый раз они встретились вечером на танцах и внезапно приглянулись друг другу. Они плавно двигались под медленную музыку, но когда она вдруг узнала, что он учится в «Тринити», то напряглась и будто устранилась.

— Что случилось? — спросил он.

— Отвратительное место, — сморщив нос, ответила она.

— Все школы отвратительны, — возразил он, снова пытаясь подтянуть ее к себе ближе.

— Я всегда слышала о «Тринити» только самое худшее, — сказала она не в ритм музыке и сопротивляясь танцу.

— Слухи. Не суди обо мне по месту, где я учусь, — он почувствовал, как эта девушка, находясь в его руках, вдруг стала для него важнее, чем школа, хотя он понимал, что предает «Тринити». — Суди лишь по мне.

— Ты кто? — спросила она, глядя прямо ему в глаза.

— Я — хороший мальчик, — ответил Оби.

И она улыбнулась.

Но «Тринити» всегда стояла между ними. И еще больше, чем «Тринити», сам «Виджилс». Главное, что когда они просто говорили об этой школе, то в их разговоре все чаще и чаще начинали возникать паузы. В конце концов, Оби все время был вынужден вести себя осторожно, боясь потерять ее и натворить что-либо, что оттолкнет ее от него прочь, и дистанция между ними снова возрастала, как и тогда — в тот их первый вечер на танцплощадке.

А сейчас она была рядом, в машине. Закрываясь от него в этой веселой игре, реагируя, волнуясь, теряя дыхание, она становилась все дальше.

— Оби, пожалуйста…

— Еще минуту, — прошептал он.

— Для твоего же блага, — сказала она, но он мог слышать в ее голосе хрипотцу, всегда выдающую ее желание.

— Мне нужно досчитать до шестидесяти.

Он проговаривал слова так, словно упаковывал в них нежность и деликатность. Его пальцы шевелились, словно нажимая клавиши какого-то волшебного инструмента.

Спустя момент-другой она снова останавливалась, отворачиваясь и отталкивая его прочь.

— Так много и так сразу, — сказала она довольно грубо, и он ослабил объятья. Каждый раз, проходя все это, Оби был в ужасе. У него было чувство, что в последнюю минуту что-нибудь будет не так, все испортится, и он унизится прямо у нее на глазах. Он старался не рисковать. И, несмотря на его страстный протест такому концу, был благодарен Лауре за ее предостережение, за ограничения, которые она каждый раз расставляла.

Нежно обняв, он прошептал:

— Я тебя люблю…

Она расплющила руками щеки — покорный жест, почти вышибающий слезы из его глаз.

Внезапно салон машины осветился светом фар. Оби и Лаура инстинктивно пригнулись. Сюда могли нагрянуть любители поразвлечься, чтобы, взяв с собой девушку, приласкать ее или всего лишь деликатно с ней пообщаться. Пропасть также была целью для любителей понаблюдать за этим из кустов или для неприятных ребят, врывающихся сюда с визгом резины, слепя фарами и наводя на всех ужас. Вторгшаяся машина удалилась, рассекая воздух светом фар.

Они снова обнялись. Оби был рад тому, что Лаура снова вернулась в его объятия. Машина скрылась, их укутала полная темнота, и его рот снова стал искать ее губы. Его рука мягко задвигалась в темноте, утопая в мягкой плоти ее тела.

И все та же их веселая игра.

— Теперь, Оби… — предупреждая.

— Еще.

— Оби…

— Пожалуйста, досчитай до десяти.

— Оби.

Сам Бог только мог знать, как он любил, как желал ее, и как нуждался в ней.

— Нет, — наконец выпалила она, со злостью в голосе, быстро и нетерпеливо убирая его руку со своей груди.

Ее торопливые движения рассеяли все его сомнения. Не уже ли она не понимала, что он ее любит? И для его ли собственного блага она все это делала? Их ураганный роман с неделями кинофильмов и «бургеров» в «Макдоналдсе», и сладкая мука здесь, на краю пропасти. Он понимал, что знает о Лауре Гандерсон очень мало. Он ни разу не встречался — ни с ее матерью, ни с отцом, ни с кем-либо из ее друзей, словно был секретной частью ее жизни. Большую часть времени, проводимого ими, она старалась лишь говорить. Или она сожалела о том, что он вошел в ее жизнь? Оби было бы удобно сказать себе, что она желала его исключительно для себя.