После Путина - [8]
Видите, как долго и путано мне пришлось объяснять, как и зачем социальное сознание упрощает восприятие символических аспектов политики и власти? Это потому, что они очень уж сложные, эти политические символы. А символическое восприятие власти — особенно. Чтобы вырваться из этого многословного объяснения, напишу кое-что собственно о власти. Дело в том, что между политикой и властью есть определённая разница. Я сейчас не о философском или политологическом смысле, нет. Я снова о восприятии. Так вот, политику мы воспринимаем в первую очередь как особую деятельность. Что значит особую? Значит, отличающуюся от нормальной человеческой работы и от нормальных профессий. Это, кстати, любопытный момент: соотношение политики и профессии, я ещё к нему вернусь. А пока давайте с властью немного разберёмся. Итак, политика в нашем восприятии — отдельная сфера деятельности, занятие, дело… бизнес, если угодно, да-да. Недаром мы так легко отождествляем политику и бизнес, верно? Не возникает никакого дискомфорта, даже языкового. Фактического дискомфорта тоже не возникает, потому что политика — это таки бизнес. И это, кстати, очень скверно, потому что бизнесом она быть не должна, иначе не сможет выполнять свои функции… но об этом после.
А попробуйте сказать «власть — это бизнес». Режет слух, правда? И язык неохотно поворачивается. Что-то не так на уровне ощущений. И ваши ощущения вас не обманывают. Дело в том, что власть — это не сфера деятельности, это не занятие. Это отношения и ресурсы. Самые разные ресурсы — от силы до информации. А вот отношения вполне конкретные: отношения несимметричного взаимодействия. Власть не сводится к господству и подчинению, хотя часто включает их в себя и даже вертится вокруг них. Власть — это взаимоотношения, которые могут принимать и форму принуждения, и форму обмена, и форму патронажа, и форму экспертной услуги. Но природа власти — отдельный сложнейший вопрос, а для меня сейчас главное, что власть не ограничивается политикой. Она существует как внутри политики, так и за её пределами. И власть, безусловно, существовала до возникновения политики. То, что политика — не вечна, думаю, понятно без лишних объяснений. Как бы ни объясняли политику — как макроуправление или как организацию и разрешение конфликтов, — в любом случае она возникает далеко не одновременно с обществом. Для возникновения политики общество должно достичь определённого уровня даже не развития, а сложности. В нём, в обществе, должно появиться разделение, возникнуть устойчивые группы и расколы между ними, должно сформироваться неравенство. И вот для управления неравенством возникает политика. А основным инструментом, стержнем политики становится власть.
Сама же власть существует везде: и в религии, и в семье, и в любых повседневных отношениях. Конечно, в политике она принимает особую, устойчивую и организованную форму. Но и за пределами политики власть проявляется везде, где есть неравные позиции. И либо закрепляет их, поддерживает, либо, наоборот, приводит к уравнивающему состоянию. Взаимоотношения власти связаны с осуществлением воли одной стороны и принятием этой воли другой стороной. Причём принятие, обратите внимание, может быть как вынужденным, так и вполне добровольным. Вы ведь добровольно подчиняетесь тем законам, которые считаете разумными? И не только из страха наказания? По крайней мере я — да. Ожидая на переходе зелёного сигнала светофора, я это делаю не потому, что штрафа опасаюсь, и даже не потому, что боюсь переходить на красный сигнал и это опасно для жизни. Я просто представляю себе, какие последствия может повлечь нарушение этого простенького правила — и для меня, и для многих других людей. И считаю, что эти последствия не стоят сомнительной экономии тридцати секунд. Или другой пример: вспомните, как вы вели себя в школе на уроках. На каких-то бесились и всячески мешали учителю делать вид, что он делает свою работу. Он вам: «Двойку поставлю», а вы ему: «Да пожалуйста». Он вам: «Выгоню», а вы: «Да мне как раз пора». Что, не было? Да ладно, не скромничайте, любой мыслящий ребёнок должен был хулиганить хотя бы на одном из учебных предметов. А вот на другом уроке вы и сидели тихонько, и учителя слушали, и даже, страшно сказать, конспект вели. Почему? Потому что урок нравился, учителя уважали. Вот вам, смотрите, два основания власти, которые с принуждением не связаны: интерес и уважение. Благодаря им принуждения нет, а власть — есть. Именно поэтому она везде и проявляет себя, эта власть, что может опереться (даже одновременно) на самые разные основания, в том числе на договор, на который опирается власть демократическая.
Итак, политику мы воспринимаем как занятие, а власть — как отношения и связанные с ними ресурсы. Причём наиболее очевидными для нас ресурсами являются… личные качества властителя. Человека, обладающего властью. Кстати, задумайтесь на досуге, почему мы в разных случаях используем разные слова: «обладающий властью», «наделённый властью», «облечённый властью». Это ведь не случайно; язык достаточно строго нами управляет — да-да, именно он нами, а не мы им. Вам может казаться, что это вы выбираете один из разных синонимов, а на деле это он, синоним, втискивается в вашу речь. Был такой великий швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр, хорошо об этом деле всё объяснял. Да и последователи его, структуралисты, тоже молодцы, хотя и путаники. Вот присмотритесь: «обладающий властью» — это ведь тавтология, верно? Это то же, что сказать: «владеющий властью», масло масляное. А на деле нет, потому что слово «власть» в русском языке (и в сознании всех, для кого этот язык родной) давным-давно ушло от своего корня. Содержательно ушло. Власть — это вовсе не признак «владения», «собственности», как это было изначально. Поэтому ею самой можно обладать, владеть. Это возможно, если именно вы определяете, каким быть отношениям, в которых проявляется власть. Если вы их контролируете.
Опубликовано в журнале «Левая политика», № 10–11 .Предисловие к английскому изданию опубликовано в журнале «The Future Present» (L.), 2011. Vol. 1, N 1.
«Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи», – эта библейская мысль, перерожденная в сознании российского человека в не менее пронзительное утверждение, что на праведнике земля держится, является основным стержнем в материалах предлагаемой книги. Автор, казалось бы, в незамысловатых, в основном житейских историях, говорит о загадочном тайнике человеческой души – совести. Совести – божьем даре и Боге внутри самого человека, что так не просто и так необходимо сохранить, когда правит бал Сатана.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Правда не нуждается в союзниках» – это своего рода учебное пособие, подробный путеводитель по фотожурналистике, руководство к действию для тех, кто хочет попасть в этот мир, но не знает дороги.Говард Чапник работал в одном из крупнейших и важнейших американских фотоагентств, «Black Star», 50 лет (25 из которых – возглавлял его). Он своими глазами видел рождение, расцвет и угасание эпохи фотожурналов. Это бесценный опыт, которым он делится в своей книге. Несмотря на то, как сильно изменился мир с тех пор, как книга была написана, она не только не потеряла актуальности, а стала еще важнее и интереснее для современных фотографов.
В рубрике «Документальная проза» — газетные заметки (1961–1984) колумбийца и Нобелевского лауреата (1982) Габриэля Гарсиа Маркеса (1927–2014) в переводе с испанского Александра Богдановского. Тема этих заметок по большей части — литература: трудности писательского житья, непостижимая кухня Нобелевской премии, коварство интервьюеров…
Герой этой книги стал прототипом для Голливудских блокбастеров «Шакал» и «Карлос». Его политическая борьба началась в то время, когда ветер перемен прокатился по всем странам: Хо Ши Мин во Вьетнаме, немыслимый Мао в Китае, в Гаване смолил сигарой Фидель, а где-то в джунглях Боливии готовился к гибели Че Гевара. Карлоса же видели по всему миру, а после захвата министров ОПЕК назвали «звездой терроризма». Саддам Хусейн восторгался им, он говорил о его необычайной мужестве. Каддафи, этот великий бедуин, давал ему оружие.
После бесславного распада СССР почти в каждой из его бывших республик новое руководство столкнулось с тем фактом, что на их территории живут какие-то национальные и/или религиозные меньшинства. И практически везде экзамен на способность к компромиссу с собственными меньшинствами был трагически провален. Результатом этого стали многочисленные вооруженные конфликты. Нагорный Карабах, Приднестровье, Абхазия и Южная Осетия — неполный список регионов, где пролилась кровь. Почему так случилось, что огромная страна в одночасье раскололась на разрозненные государства, в которых под знаменами демократии люди пошли убивать своих недавних братьев? Об этом и о том, как развивались события в горячих точках, а также о том, что происходило в самой России после распада СССР, рассказывает известный военный историк и публицист Евгений Норин.
Сегодня против России применяются те же методы борьбы, что применялись против Советского Союза накануне Второй и против Российской империи накануне Первой мировой войны. Ограничение внешней торговли (санкции), военные конфликты на сопредельных территориях – всё это признаки подготовительной фазы мировой войны. Хотим мы этого или нет, но Россию в начале XXI века ждет череда потрясений, связанных с испытанием прочности государства. Ответом на любую мировую войну может быть только предъявление нового миропорядка – более справедливого, логичного и эффективного мироустройства.