После приказа - [33]
Я головой мотаю, слушать даже не хочу. Говорю ему: «Отпусти, у меня жених есть. На флоте сейчас служит». — «Тоже невеста была, когда я в солдаты уходил, — засмеялся он. — Только она теперь за другого вышла, люльку уже качает». — И обхватил меня своими лапами, точно тисками сжал, не вырваться, пытается поцеловать. Сама не знаю, как получилось, но вцепилась я в его щеку зубами. Востриков отпрянул, заорал благим матом. Тут я и ускользнула… Зато теперь он обходит меня чуть ли не за три версты, кланяется почтительно, смущенно отводя глаза.
— Ну и дура, — сказала мне Лилька Котенок, школьная подружка, с которой и сейчас мы вместе у конвейера стоим, когда я поделилась с ней о Вострикове. — Такого парня отшила. Да с ним была бы как у Христа за пазухой!
Только она, Лилька, ничегошеньки не понимает и сама дуреха набитая. Своего проводила, ревела у военкомата белугой, даже завидки брали. Через две недели, смотрю, на «жигуленке» с каким-то чуваком в обнимку покатили на пикник. Меня еще звала, мол, приятель у того, кто в «жигуленке», в одиночестве, как и я, мается. Я, конечно, отказалась, говорю Лильке:
— А как же твой? Или уже разлюбила?
— Ты идиотка? Или только притворяешься монашкой? — с иронией воскликнула Лилька. — Да сейчас надо от жизни брать все! А то — любила, разлюбила — это детсадовские сказки о Ромео и Джульетте.
— А что будешь петь, когда твой вернется?
— Что-нибудь из репертуара Пугачихи, — беззаботно сострила Лилька. — Да и неизвестно, придется ли петь — мало ли парней? Подвернется — своего не упущу.
Словом, веселая девчонка — подружка моя. Мне иногда очень хочется помчаться с ней на вечеринку к старшекурсникам в общежитие или с компанией к какому-нибудь «шефу» на дачу, или… Она зовет, уговаривает, а мне тоскливо… Но после, когда взахлеб она рассказывает о «милом вечерочке» и упрекает, что я многое потеряла, то с трудом себя сдерживаю, чтобы не вцепиться ей в пышные локоны и не оттрепать их как следует. Почему так? Неужели я и вправду совсем отсталая?
А письма Лилька писала своему солдату регулярно. Последнее время начала телеграммами забрасывать длиннющими, на двух бланках. Однажды и мне от него принес почтальон серый конверт без марки. Удивилась я, когда прочла вложенную в него записку всего с двумя фразами:
«Прошу, напиши мне все про Лильку, ты врать не будешь, я знаю. А то мне разное про нее плетут».
Я — к ней. Показываю записку. Говорю: напиши ему сама, признайся честно, не морочь парню голову, ему ведь там нелегко. (У Лильки как раз роман закрутился с одним кандидатом наук, о замужестве подумывала.) А она мне в ответ:
— Хочешь, чтобы еще тяжелее у него служба была? Нет, лапушка, я ему, наоборот, напишу о верности своей.
— Ну а замуж выйдешь, что тогда? — настаивала я.
— И тогда ему буду писать, пока не уволится, не приедет домой и сам все не узнает.
Вот такая она дрянь, эта Лилька…
На Интернациональной светлым светло. В выходные, как обычно, народу здесь уйма. И все толкутся по одну сторону широкого тротуара — наш Бродвей. Прогуливаются парочками и веселыми группами: пятьсот метров туда, пятьсот — обратно, словно на демонстрации мод. Снежок под ногами поскрипывает.
Я уступаю дорогу идущим навстречу, ни на ком не останавливаю взгляда. От одной компании отделился парень в мохнатой шапке, с длинным мохеровым шарфом, перекинутым через плечо поверх дутого стеганого пальто.
— Девушка, вас как зовут? Меня — Валерий.
Он открыто улыбается, заглядывая мне в глаза, большой и пушистый, как мишка. Я молча обхожу его, но парень догоняет меня и идет рядом:
— Какая вы строгая и грустная — так нельзя! — продолжает он заигрывать. — Симпатичным девушкам вешать нос не к лицу. Хотите, я вам поведаю веселенькую историю…
Валерий, не отставая от меня ни на шаг, рассказывает байку о фантастических пришельцах, которые искали на земле эталон мировой красоты… И как преследовали их забавные приключения…
Я слушаю его треп совершенно рассеянно и безразлично. Мне только показалось, что прохожие обращают на нас внимание, бросают заинтересованные взгляды.
— Мне сюда, — равнодушно говорю я ему и взбегаю по лестнице в здание Главпочтамта.
Я подхожу к окошечку, беру телеграфный бланк и пишу:
«Средиземное море. Матросу корабля «Гремучий» Алексею Конышеву. Люблю, жду. Оля».
Когда вышла на улицу, Валерий обрадованно восклицает:
— Наконец-то! Так вот, я продолжаю… Или нет, давайте пойдем в кино? Вот… два билета на «Казино» — потрясный фильм!
Я стою в нерешительности. Что-то в Валерии мне импонирует: то ли его искреннее радушие и эмоциональность, то ли добрые глаза, то ли улыбка, похожая на гагаринскую. Как-то само собой у меня вырывается:
— Хорошо, пойдем…
НЕ ТОЛЬКО ГОРЫ ВЗБУНТОВАЛИСЬ
— Значит, как я понял, вы, Ефим, напрочь отрицаете неформальные отношения между людьми? — спросил полковник Ильин литератора, недовольно поморщившись.
— Да, Игнат Иванович. С ними необходимо бороться повсеместно!
— Не соглашусь я с вами, друг мой, — покачал Ильин головой. — По крайней мере, для армии, думаю, такая концепция не подходит. Тогда, действительно, у нас будут, как вы говорите, одни солдафоны, роботы какие-то. Но сначала картина проявится в других сферах нашего общества. Все же армия — плоть от плоти…
