После приказа - [10]

Ртищев отошел на несколько шагов от Глеба, направляясь в ту же сторону, куда только что ушел прапорщик Березняк, но, вспомнив о чем-то, остановился.

— Ты, Антоныч, не держи обиду, а? — пробормотал он. — Я понимаю… Не вступился бы ты за меня — не случилось бы стычки с Коновалом. Но я сам все и улажу. Пойду сейчас к старшине и расскажу…

— Дурак ты, Шурка, — прервал его Глеб уже миролюбиво. Теперь он пожалел, что остановил тогда Ртищева! Не понимал, к чему все может привести, да и жалко стало этого наивного, как он считал, деревенского парня. «Ну что Шурка видел в своих Пушкарях? — думал о нем Глеб. — Говорил, как в школу бегал за четыре километра, а после восьмилетки сел за баранку колхозной машины. И все… К тому же силой обделен, вон худющий какой, стебельком стоит, подрагивает на ветерке»…

— Знаешь, что я тебе скажу, Шурик, — продолжил Глеб. — Доносчиков и ябед никогда и нигде не уважали. И то, что ты ничтоже сумняшеся собираешься предпринять, чтобы уладить, как ты думаешь, мою неприятность, чести тебе не сделает. Прилипнет к тебе кличка «стукач». Слышал, поди, как это слово Коновал смакует? У нас в техникуме оно тоже бытовало и положительных эмоций ни у кого не вызывало. Так что не советую…

— Но что делать? Ведь расследование будет, Антоныч!

— Знаешь, как говорил в таких случаях бравый солдат Швейк?

— Не-а…

— Дословно не помню, но говорил он примерно так. Пусть будет, как будет. Ведь что-то все же будет. Ведь никогда так не было, чтоб никак не было. Понял? — весело выпалил Глеб, улыбнулся и дружески хлопнул Шурку по плечу: — Айда умываться. Не то в строй к завтраку опоздаем — вот тогда будут нашими все наряды вне очереди.

— Да-а, старшина теперь с нас глаз не спустит, — засмеялся Шурка, и его лицо из старческого, сморщенного сразу преобразилось в лицо счастливого шалуна.

СУДЫ-ПЕРЕСУДЫ

Их было шестеро в палатке. Седьмой, Ртищев, находился «в разведке» у КПП, поджидая Коновала. Он должен был его предупредить, когда тот будет возвращаться из гарнизона, о начатом прапорщиком Березняком «расследовании» — так решили все они.

Прапорщик тоже ждал ефрейтора. Он переговорил с каждым из семерки в отдельности, но в ответ слышал одно: спали, ничего не видели, ничего не слышали. Только Ильхам Магомедов обронил вскользь: «Мой нэ скажет. Командыр спросы». И Березняк не сомневался, что Коновал внесет ясность.

Полдня новобранцы без передыху занимались под руководством взводного старшего лейтенанта Ломакина. Изучали уставы. Потом прибежал посыльный из штаба лагерного сбора и передал командиру взвода приказание майора Доридзе немедленно явиться к нему.

Старший лейтенант суетливо выскочил из-за стола, за которым восседал, застегнул китель на все пуговицы, опоясал свою полнеющую фигуру портупеей. Был он коротконогим, сапоги голенищами налезали на бугристые икры только наполовину и оттого морщились гармошкой настолько, насколько это вообще было возможным. Оставив за себя замкомвзвода сержанта Мусатова, Ломакин спешно вышел из большой палатки, заменяющей учебный класс.

Вскоре старший лейтенант снова появился. На его полнощеком лице играл румянец, от висков струились ручейки пота.

— Встать! Смирно! — громко скомандовал сержант.

Но Ломакин прервал его доклад и напустился с разлета на новобранцев, учиняя допрос:

— Кто жаловался майору?! Кому это, видите ли, вчерашний кросс поперек горла встал! Мозоли, видите ли, натерли… Кто такие хлюпики? Я вас спрашиваю?!

Все помалкивали. Антонов и Ртищев не знали, куда деться от стыда. Им казалось, что гнев старшего лейтенанта обращен к ним. Да и к кому же еще — только они во взводе в «покалеченных» числились.

К счастью, Ломакин до конца допытываться не стал. Пошумел, пошумел и вывел взвод на строевую подготовку. Для Глеба и Шурки это было мукой.

— Надо, наверное, доложить взводному, какие мы, к черту, строевики, — буркнул Глебу Ртищев.

— Терпи, казак, атаманом будешь, — процедил сквозь зубы Глеб, становясь во вторую шеренгу. Тут же услышал веселый голосок Бокова, который, как всегда, влез со своим резюме:

— Это уж точно! Лучше взводному вида не показывать. Хорошо, что не выясняет, кто причина его «накачки». А узнает — спуску не даст. Это уж точно!

— Молчал бы… — вырвалось в ответ у Глеба.

— Антонов! Вы ведь не балерина, на носках ходите, — выкрикнул Ломакин после того, как подал команду «Шагом марш!» — Р-раз!.. Р-раз!.. Ле-ввой!.. Рядовой Ртищев, не тяните ногу!.. Р-раз!..

Выполнять одиночные строевые приемы на месте — куда ни шло. Антонов скрипел зубами. Про себя он думал: «Ну почему не сказать взводному, не признаться о больной ноге? Отчего предательская дрожь в коленках? Стыжусь ребят, что засмеют или осудят? Или боюсь гнева командира взвода? Но отчего тот должен обязательно гневаться?.. Нет, я сейчас выйду из строя, будь что будет», — подмывало Глеба.

И он вышел. За ним понуро потащился из строя Ртищев. Ломакин разбираться с ним не стал — это не Березняк. Только скорчил в недовольной гримасе свое красное лицо и приказал взять им метлы и «растить мозоли теперь на руках». «Слабаки!» — бросил он им вслед, и строй гоготнул в насмешке… Так и промахали Антонов и Ртищев метлами всю строевую подготовку, пыля на другой половине плаца.