После меня - [41]

Спокойной ночи, Джесс. Я очень горжусь тем, что у меня была такая дочь, как ты.

Джесс

Среда, 3 февраля 2016 года

Прошло довольно много времени, прежде чем я перестала плакать и стала морально готовиться к тому, чтобы увидеть папу. Я плеснула несколько раз в глаза холодной водой, а затем подняла голову вверх, глядя на потолок, и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

Когда я наконец-то спускаюсь на первый этаж, мне приходится остановиться, чтобы вновь взять себя в руки, прежде чем зайти на кухню. Часть меня хочет каким-то образом заколдовать папу, лишив его способности что-либо чувствовать, – в общем, сделать что угодно ради того, чтобы он так не страдал. Единственным малюсеньким утешением для меня стало то, что, что бы Сейди ни рассказала полиции, это не помешало меня похоронить. Я не думаю, что папа выдержал бы, если бы мои похороны пришлось отложить. По крайней мере, он увидел, что я упокоилась с миром, как бы трудно ему при этом ни было.

Я тихонько прокашливаюсь. Папа оборачивается и улыбается мне.

– Доброе утро, милая, – говорит он. – Ты сегодня рано.

– Да. Подумала, что позавтракаю с тобой сегодня, прежде чем принимать душ.

Его улыбка становится более широкой.

– Вот и прекрасно. Как насчет яичницы и гренок?

– Годится, – говорю я.

Он начинает суетиться. Он никогда не выглядит более счастливым, чем когда находится на кухне. Мама подолгу сидела здесь и смотрела на него аж до самой своей смерти. Она как-то сказала мне, что это улучшало ее самочувствие намного эффективнее, чем все когда-либо предлагавшиеся ей лекарства и курсы лечения.

– Я сегодня уеду раньше, – говорю я.

– Чтобы встретиться с Ли?

– Не совсем. Я пойду на собеседование в его компанию по поводу трудоустройства.

Папа прекращает суетиться так же резко, как и начал. Он убирает сковородку с огня и поворачивается ко мне:

– Ты мне об этом ничего не говорила.

– Я приняла решение лишь в понедельник.

Папа хмурится все сильнее и сильнее.

– Но я вообще-то думал, что тебе нравится работать в кинотеатре… Или не нравится?

– Нравится, в какой-то степени. Но мне очень трудно встречаться с Ли, ведь я почти все время работаю в вечернюю смену.

– Ничего страшного. Люди, знаешь ли, проходили вместе и через мировые войны. Если у него серьезные намерения относительно тебя, то это вовсе не будет проблемой.

– Да, это верно, но сейчас нет войны, и проблема все-таки есть.

Он пожимает плечами и качает головой. В подобных ситуациях в разговор обычно вмешивалась мама, сглаживая острые углы и успокаивая нас обоих. Я скучаю по ней в такие моменты еще сильнее.

– И что это за работа? – спрашивает папа, пытаясь говорить спокойным голосом.

– Секретарь на ресепшене. Это только на то время, пока штатный секретарь в декретном отпуске, но Ли абсолютно уверен, что та женщина на свое рабочее место из отпуска не вернется.

– Ты собираешься поменять свою постоянную работу на такую вот, временную?

– Ли говорит, что они найдут для меня что-нибудь еще, если та женщина все-таки вернется на работу.

– Но ты же ничего не знаешь о работе рекламных компаний.

Я качаю головой:

– Спасибо за то, что подбодрил меня, папа.

– Я просто говорю правду – только и всего.

Я чувствую, как внутри меня нарастает нечто, вытесняющее все мысли о страданиях папы на моих похоронах.

– В общем, как я уже сказала, я иду на собеседование по поводу работы секретарем на ресепшене. Я буду встречать людей, делать им кофе и показывать, куда идти. Именно этим я занимаюсь и на теперешней своей работе, но только мне не придется пахнуть целый день гамбургерами и убирать с пола недоеденный кем-то попкорн.

Папа вздыхает и снова начинает заниматься яичницей и гренками. Только теперь уже гораздо более шумно, чем раньше. Когда он вновь начинает говорить, он все еще стоит ко мне спиной.

– А если у тебя с Ли ничего не получится?

– Ты, похоже, изо всех сил пытаешься сегодня утром меня подбодрить, да?

– Я хочу сказать, что если вы с ним вдруг расстанетесь, у тебя на новой работе могут начаться неприятности. Ты в самом деле хочешь, чтобы он был еще и твоим начальником?

– Мы не расстанемся.

– Ты говорила это и про Каллума.

– Это не одно и то же. Теперь я твердо знаю, что говорю.

– Откуда ты можешь это знать? Ты встречаешься с ним лишь несколько недель.

Он поворачивается ко мне, и я вижу, что буквально из всех его пор сочится отчаяние. Мне очень хочется рассказать ему, почему я так уверена, но я не могу сделать это, не рассказав всего остального. В том числе и того, как я только что прочла его описание тяжелых чувств, испытанных им на похоронах собственной дочери.

– Послушай, все это будет всерьез и надолго. Можешь мне поверить.

Он выдавливает из себя слабую улыбку, ставит на стол тарелку с яичницей и гренками и садится напротив меня. Я терзаюсь перед выбором: бросить ему эту яичницу в лицо или же подойти к нему и крепко его обнять. В конце концов я просто говорю ему «Спасибо!» и ем свой завтрак.

Некоторое время спустя я снова спускаюсь на первый этаж, уже приняв душ и надев ту одежду, в которой пойду на собеседование. Папа бросает на меня удивленный взгляд, когда я захожу на кухню.

– О господи! – говорит он.