После матча - [31]
И явилось время, когда я, как журналист, осознанно испытал потребность быть свободным и независимым в обращении с футболом, высказывать о нем то, что думаю, не по-футбольному, а просто по-человечески. И когда это время пришло, возникли замыслы книг, и стало возможным вкладывать в писания не какую-то частичку самого себя, а все, что повелевают вложить жизненный опыт, здравый смысл, образование, воспитание. Словом, писать так, как хотелось, как мог. Другое дело – насколько это удается.
Но во всяком случае вопрос «Почему вы пишете о футболе?» перестал царапать. А если и зададут, то незачем мямлить и отшучиваться. Ответ прост. Пишу потому, что это меня занимает, потому, что интересно, нет конца открытиям, футбольная жизнь – просто жизнь, все в ней подлинно и всерьез. И годится, идет в дело все, что есть за душой – привычка размышлять о жизни и о людях, пережитое и прочитанное, путешествия и встречи, пристрастие к стихам, живописи, музыке. Невозможно же допустить, что миллионы людей приникают к футболу из желания постичь искусственный офсайд, удар щечкой или розыгрыш штрафного. Большой, удавшийся матч они не смотрят, а переживают. Скорее всего, мы, журналисты, пока не знаем, как все это наивернейшим образом выразить. Но этого не миновать, не сегодня, так завтра…
…Нескончаемый город – Мехико. Тринадцать лет назад мы с корреспондентом «Правды» Львом Лебедевым жили в дешевеньком частном пансионате «Каза Адамс», наши комнатки были на втором этаже, а телефон – на первом, и мы на звонки из Мос'квы летели стремглав вниз по скрипучей шаткой деревянной лестнице, как матросы, так что весь домишко подрагивал. «Каза Адамс» находилась за пределами центра, и я тогда вдоволь побродил по улицам, которые куда более рисуют Мехико, чем проспекты Инсургентес и Реформа, запечатленные на всех цветных глянцевых открытках. Эти улицы прямые и длинные, завернешь за угол – и опять точно такая же. Дома легкие, тонкостенные, рассчитанные на вечное лето, малоэтажные, выкрашенные скромными приглушенными красками – серые, розовые, светло-коричневые, бледноголубые, вывески и витрины всюду одни и те же, ориентиров нет, и легко заблудиться.
Вот и сейчас по сторонам такие же улицы, и я не знаю, Мехико ли это, пригород или какой-то другой городок. Задавать Горанскому бесцельный вопрос не хочется.
…Я отвлекаюсь, готов и рад думать о чем угодно. Но тихонечко зудит воспоминание о проигрыше наших юниоров. Горанский в газете отыскал таблицу чемпионата, там наша команда на предпоследнем, пятнадцатом, месте. Все три матча проиграны – голландцам, нигерийцам и бразильцам. По приезде в Москву придется обо всем этом писать, отчитываться. Что не сразу – это удачно, все уляжется, помягчают иглы, уйдут накипевшие, дерзкие слова, скорые на расправу, и явятся другие, справедливые, уравновешенные. Пока не хочу думать о том, что и как напишу. Не первый случай, бывало и раньше. Но привыкнуть к этому невозможно.
Вообще ни к чему нельзя привыкнуть, когда имеешь дело с футболом. Правда, оговорюсь – с хорошим, классным. К. плохому футболу привыкаешь настолько, что перестаешь его замечать, не знаешь, был он или нет, видел ты его или он мелькнул в дурном сне. Но поражения своих команд, как принято говорить, на высшем уровне каждый раз обрушиваются камнепадом, и не верю, что можно набить себе руку на их описании.
Я горжусь, что отдав футбольным наблюдениям не годы, а десятилетия, имея широкий круг знакомств, написав столько, сколько требовалось и хотелось, долго редактируя специальный журнал, могу сознаться, что знаю о своем предмете далеко не все. Для меня это означает, что предмет, избранный для приложения сил, оказался не пустячным.
Есть молодые журналисты, которым я симпатизирую. Бывало, и не раз, они писали то, что некогда писал и я. Я подавлял в себе соблазн намекнуть им об этом: пусть совершают собственные открытия. И прикидывал про себя, что они пришли к ним пораньше, чем я в свое время, и, следовательно, должны будут с годами продвинуться дальше, чем удалось мне. И лучше, чтобы занимались они этим без подсказки, без упреков в повторениях, чтобы всю дорогу познания ощутили как свою.
И все же есть вопрос, от которого мне грешно уходить в сторону, перекладывать на плечи молодых, даже понимая, что когда-нибудь они будут знать больше. Вопрос этот из постоянных: «Почему нашему футболу так редко даются большие, полновесные победы?»
Не обольщаюсь, что ответ мне известен. Над ним же бьются и печатно и устно несчетное число людей. И я над ним думаю постоянно, по сути дела все, что когдалибо писал, было старанием приблизиться к ответу. Заходишь с одного боку, с другого, то идешь напрямик, а то кружишь петлями, то «горячо», то «холодно», как в жмурках. И вроде бы и то верно, и другое, и третье… Иногда кажется, что ни скажи – угодишь в цель, настолько правдоподобны любые версии. Заявит кто-нибудь – «беда в том, что футболисты не читают Жюля Верна», и, глядишь, найдутся такие, что поверят: «А что, правильно, приключения и фантастика должны их научить бить по воротам!»
