После любви - [16]

Я твержу это как молитву, спускаясь к стойке, хотя никаких предпосылок к тому, чтобы Доминик отирался в это время на ресепшене, нет. По утрам Доминик возится со своими досками и для всего остального мира его не существует, по крайней мере до полудня. Ровно в двенадцать он появляется в вестибюле – опустошенный и размягченный одновременно. Этой размягченностью все и пользуются, иногда интуитивно: еще ни один постоялец не освобождал номер в полдень, как предписывают правила отеля, и еще ни один постоялец не доплатил за пребывание в номере сверх положенного срока.

Когда-нибудь мы точно прогорим.

До встречи с Алексом Гринблатом остается пятнадцать минут.

Я убиваю их, стоя перед зеркалом, на площадке между первым и вторым этажами; стойка портье отсюда не просматривается, да и сама зеркальная поверхность почти ничего не отражает. Увидеть на ней хоть что-то весьма проблематично, за зеркалом уже давно никто не следит. То же можно сказать о двух обтянутых пыльной кожей светильниках и о запертом на висячий замок шкафе с такими же пыльными стеклянными дверцами.

«Галерея забытых вещей» —

называет шкаф Доминик. На пяти полках выставлены предметы, которые в разное время – нарочно или случайно – были оставлены в номерах. Забыты. Забыты навсегда, пожертвованы отелю – кому придет в голову возвращаться за заколкой для волос, карманным изданием трехлетней давности бестселлера или безопасной бритвой? Впрочем, встречаются экспонаты и позанятнее:

– бритва опасная, с ручкой из слоновой кости и монограммой «P.R.C.», рисунок полустерт, но еще можно различить контуры корабля, терпящего крушение;

– крохотная, размером с ладонь, музыкальная шкатулка, я давно не слышала ее голоса, но знаю, что она играет избитый джазовый мотивчик;

– статуэтка Будды;

– кожаный напульсник с интригующей надписью «Someday my princess will come»[6];

– медальон с тремя дешевыми камнями (один уже выпал), я давно не открывала его, но знаю, что внутри спрятан клочок волос, романтический локон;

– ремень из потрескавшейся кожи, Доминик утверждает, что это – кожа буйвола;

– статуэтка Мэрилин Монро.

Я не вижу в зеркале ни Будды, ни Мэрилин, себя я не вижу тоже. Но легко могу представить, какая я: волосы не короткие и не длинные, не темные и не светлые, что-то среднее. «Что-то среднее» – именно эти слова определяют мою нынешнюю ипостась. Хотя почему – нынешнюю? Я всегда была такой, мое лицо – лишь вариация на тему других лиц, шляпная болванка; дорогая помада не делает мои губы выразительнее, дешевая их не портит, интересно, с какого перепугу серферы приглашают меня на ужин? На протяжении трех лет – с завидным постоянством.

А теперь я получила приглашение еще и на завтрак. Если у кого-то и есть дальний умысел, то не у меня – у Алекса Гринблата. Он никак не связан с моей внешностью и с тем, что каким-то чудом я вдруг сразила vip-персону наповал. Ха-ха. Хоть я и обладаю изрядной долей воображения, но представить, что Алекс увлекся мной как женщиной, не в состоянии и оно.

Дальний умысел – совсем в другом.

В зеркале его не разглядеть.

– …Интересная вещица!

Алекс Гринблат, я узнала его по голосу, утренний ничем не отличается от вечернего – такой же надменный. Зеркало не реагирует на появление за моей спиной Алекса Гринблата, на мое в нем появление оно отозвалось так же, или почти так же; все мы – жалкая кучка вампиров, пожирающих друг друга, такой символикой нынче никого не удивишь. Даже в Эс-Суэйре.

– Доброе утро, Алекс.

– Доброе, Саша.

– Ваши планы не изменились? – осторожно спрашиваю я. – Насчет совместного завтрака?

– Напротив. В них добавилось несколько пунктов… Интересная вещица.

– О чем вы?

– Бритва. Я говорю о бритве.

Мне вспоминается вчерашняя улыбка Алекса – улыбка серийного убийцы. Ничего удивительного в том, что он заинтересовался именно бритвой.

– Ее забыл кто-то из гостей года полтора назад. Кажется, она была оставлена в седьмом номере…

Теперь этот номер занимает живчик Фрэнки.

– И за ней не вернулись?

– Нет.

– Странно. Такая вещь дорогого стоит, – говорит Алекс со знанием дела.

– Не думаю, что она стоила так уж дорого.

Даже в Эс-Суэйре. В ней полно антикварных лавчонок (лавчонок, где торгуют туристической дребеденью, на порядок больше, но и антикварные имеются). Старинные берберские ружья, старинные ножи, опиумные трубки – все это можно приобрести за вшивых сто долларов, что уж говорить о бритве! Да еще с потрескавшейся ручкой, да еще с зазубринами на лезвии. Три скола – я хорошо их помню, я сама помещала бритву на полку. Затейливая монограмма «P.R.C.» добавит к общей сумме еще доллара три. Или пять – при самом лучезарном раскладе.

– Я ведь не сказал, что она стоит дорого, – поправляет меня Алекс. – Я сказал – она дорогого стоит. Вы ощущаете разницу, Саша?

Судя по колебаниям на поверхности зеркала, Алексу просто необходимо, чтобы я ответила правильно. Иначе он разочаруется во мне – я чувствую это лопатками.

– Конечно, Алекс.

– Хотелось бы взглянуть на нее поближе.

– На бритву?

– Да.

Пустяковая просьба, чтобы исполнить ее, мне не потребуется никаких усилий: ключ от шкафчика висит у меня на связке. Второй такой же находится у Доминика. Я вынимаю бритву и протягиваю ее Алексу, на лице которого сразу же появляется скучающее выражение.