После казни - [90]

Я всегда возмущался тем, что в некоторых заметках и очерках, печатавшихся в нашей прессе после войны, меня описывали человеком «необычайной отваги и героизма», «бесстрашным подпольщиком» и так далее. Это, мягко говоря, явное преувеличение. Без своих товарищей по подполью я был бы ничто. То, что делал в лагерях я, делали тысячи, и ничего особенно героического я в этом не вижу. Выполняя очередное задание подпольного центра, я ежедневно опасался за свою жизнь, как опасались и мои товарищи…

Сдав на кухне кессели, мы возвращались в блок. По дороге решили спрятать монеты в карманы, ибо первый попавшийся нам эсэсовец может спросить, чего мы валандаемся по лагерю. А как же ему ответить, когда рот полон золота. И впрямь, не прошли мы и тридцати метров, как привязался к нам эсэсовец. Он жестом велел нам подойти. Неужели будет обыскивать?

— Из какого блока?

— Из 2-А, господин шарфюрер, — отрапортовал Жора.

— Чего шляетесь по лагерю?

— По приказу блокельтестера мы относили на кухню пустые кессели.

Жора умолчал, что мы были в «Канаде». Иначе эсэсовец мог бы нас обыскать.

— Идите за мною! — приказал шарфюрер.

— Яволь! — молодцевато ответил Жора и, изображая старшего, подтолкнул меня в спину: — Форвертц!

Переживать пришлось недолго: оказалось, что неподалеку, возле старой акации, эсэсовец увидел на земле жухлые листья. Кто-то смел их в кучу, забыв отнести в мусорный ящик.

— Прибрать! — приказал шарфюрер.

Мы попадали на колени, и старательно собрали в свои шапки все до единого листочка, и отнесли в ящик.

— Рихтик[66] — одобрил шарфюрер и повернулся к нам спиной. Мы поспешили в свой блок.

И вот перед нами, как спасительная пристань, неуклюжая каменная постройка, наш карантинный блок.

Мы проскочили в шлафзал, лихорадочно раздумывая, куда спрятать часть монет. Двенадцать монет ткнули под матрац, а десять разделили пополам и спрятали в карманах, после чего пошли к Ауфмайеру и тут же наткнулись на капо Зигфрида, который сопровождал нас до кухни.

— Вы уже были у блокфюрера? — спросил Зигфрид.

— Нет, мы только что воротились.

— Глядите же, не проговоритесь, что я не сопровождал вас до вахты штубы «Канада». Мы все время были вместе, и я не отходил от вас ни на шаг. Ясно?

Из этих слов мы поняли, что Ауфмайер приставил Зигфрида к нам как надзирателя, которому вменялось следить, чтобы мы не присвоили часть золота. Пока мы были в «Канаде», он промышлял где-то на стороне, видимо, в центральном лагере и опоздал, а теперь боялся нахлобучки.

Мы заверили капо, что не продадим его. Несколько минут спустя мы уже отчитывались перед Ауфмайером, докладывая ему о результатах операции. На его вопрос, каковы наши успехи, я и Жора молча вынули из карманов и разложили перед ним на тумбочке десять двадцатифранковых золотых монет.

— Да вы молодчаги! — радостно воскликнул Ауфмайер. — Двести франков… Для начала неплохо, совсем неплохо! — Он подошел к тумбочке, достал буханку хлеба, полкилограмма колбасы и пачку маргарина. — Это вам. Кроме того, с сегодняшнего дня и Пауль будет давать вам буханку ежедневно. На работу вас больше не пошлют. Но уговор: держать язык за зубами!

— Яволь! — ответил я, зная, что это слово Ауфмайер предпочитает всем остальным.

Выйдя из комнаты, мы вздохнули с облегчением. На редкость удачный день! Добытое золото в какой-то мере гарантирует нам пусть даже шаткое, но не такое уже и безнадежное положение. Сегодня золотые франки мы передадим подпольному центру.

Прежде всего мы достали из-под матраца монеты и спрятали в кладовке в бочке с известью. Одну монету оставили при себе, чтобы отдать Вацеку. Только после этого пошли к Грише Шморгуну. Он знал, куда и зачем мы ходили, переживал за нас.

— Уже и не надеялся вас увидеть, — прошамкал он, и по его щекам покатились слезы. Мы принялись его кормить. Гришин рот представлял собой сплошную рану, а жидкой пищи у нас не было. Мы разжевывали хлеб с маргарином и с грехом пополам накормили искалеченного товарища.

За этим занятием нас и застал Вацек. Он любил появляться неожиданно и успел заметить, как мы кормим Гришу.

— Когда-то он помог нам, — сказал Жора, — теперь мы обязаны помочь ему.

— Ладно, валяйте! А как насчет пети-мети? Жора протянул Плюгавому двадцатифранковую монету.

— О-о, это правильно. Пускай отлеживается, ладно уж, — сказал он и пошел прочь.

Я вышел на аппельплац, отыскал там Николая Ерошко и лег рядом.

— Ну как, у вас все в порядке? — спросил он. Я сообщил ему все детали операции. Он же рассказал мне, как издевался над узниками Янкельшмок.

— В нашем положении пассивность — это гибель. Как можно скорее нужно уничтожить Янкельшмока — он один стоит десятка эсэсовцев.

— Да, но как это сделать?

— Очень просто: заманить в туалет и трахнуть по черепу.

Меня поразила решимость Ерошко, а его план показался простым и убедительным.

— А как на это посмотрит начальство?

— Никак не посмотрит. Янкельшмок ведь не немец. Да и подозрение падет прежде всего на «зеленых»; сегодня Янкельшмок сцепился с одним и заехал ему в рожу. Я не кровожадный, но сам понимаешь, такая тварь не имеет права на жизнь.

— Хорошо. Только сам пока ничего не предпринимай. Сначала надо посоветоваться с товарищами.