После казни - [88]

Нас встретил белобрысый верзила, одетый в легкий летний костюм из светлой ткани. Куртка была расстегнута, под ней на полуобнаженной груди во всю ширину красовалась татуировка — орел с распростертыми крыльями, выполненный зеленой тушью с большим мастерством. Я сразу догадался, что это капо Вернер. Отправив «канадцев», он пристально поглядел нам в глаза, с недоверием покосившись на винкели с буквой «К».

— Ваше имя Вернер? — спросил Жора.

— Вернер. А что?

— Привет вам от нашего шефа. Мы из 2-А.

— Очень рад, спасибо, — дружелюбно ответил капо.

— Мы тут кое-что вам принесли…

— Идите сюда, — сказал Вернер и подвел нас к шкафу. Выдвинув нижний ящик, приказал: — Кладите.

Мы вынули четыре литровые фляги и положили их в ящик.

— Хо! Четыре литра! Чудесно! — воскликнул он, не скрывая радости. Вернер отвинтил одну из фляг и, попробовав на язык, воскликнул:

— Вундербар![65]

Он воровато оглянулся, потом сунул руку глубже в ящик и вынул красную эмалированную миску с поваренной солью, разгреб ее и извлек оттуда целую горсть новехоньких сверкающих золотых монет. Вернер отсчитал нам по десять монет и сказал:

—— Спрячьте. Это для шефа. А эти две для вас лично! — И дал нам еще по одной монете. Мы сразу же сунули их в рот.

— Не спешите, — засмеялся капо. — Я еще накормлю вас обедом. Ну а уже на десерт монеты. Надеюсь, вы умеете держать язык за зубами? — Он перешел на деловой тон.

— Можете не сомневаться, — ответил Жора.

— Если попадетесь, скажете, что золото нашли вот в том бараке под коврами. Дело кончится тем, что придется кокнуть пару евреев, которые сортируют ковры. Но могут кокнуть и вас, если шеф не заступится. Тут уж я ничем не смогу помочь — сам хожу по канату.

Чем больше приглядывался я к Вернеру, тем более он нравился мне: простой, откровенный парень. Даже не верилось, что перед нами профессиональный убийца.

— А для чего эта маскировка? — спросил Вернер, глядя на Жорин винкель.

— Никакой маскировки нет. Это мой винкель.

— Ты разве не немец? — удивился Вернер. (Впоследствии мне не раз приходилось видеть, как немцы считали Жору соотечественником, настолько хорошо он владел немецким языком.)

— Да, я немец, но родился в России, поэтому в лагере мне нашили русский винкель.

— Но это же несправедливо! Немец есть немец, где бы он ни родился.

— Ты прав, Вернер, — согласился Жора и повторил слова популярной тогда песни: «Немцем я родился, немцем и умру…» Ничего не поделаешь. Так случилось, что у меня пропали документы.

— А этот русский? — Вернер кивнул в мою сторону.

— Да, он русский, но парень хороший! На него вполне можно положиться, — поспешил успокоить Вернера Жора. — Мы с шефом не раз проверяли его.

— Ладно. Ступайте вон в тот барак, поболтайтесь там, а когда ударит гонг, станьте на левый фланг строя. Пообедаете с нами, после заберете пустые кессели. Во время обеда со мной никаких разговоров.

Понятно?

— Яволь! — ответил Жора, и мы поспешили в барак.

Глава 23

Хотя мы с Жорой уже около месяца находились в Освенциме и успели узнать многое, но то, что мы увидели сейчас, превзошло все наши представления. Меж бараков прямо под открытым небом сложены были огромные кипы ковров, одеял, всевозможной одежды, сундуков, чемоданов, детских колясок, протезов, зонтов и всяких прочих вещей.

Между вторым и третьим бараками лежала громадная куча мужских пальто, гора плащей и макинтошей, дальше — женские пальто и вороха детской одежды. Последние еще не были рассортированы. Здесь в хаотическом беспорядке лежали сваленные детские пальтишки, кофточки, платьица, рубашечки, штанишки… Эта гора детской одежды была выше одноэтажного дома. Между третьим и четвертым бараками мы увидели целые кипы белья — отдельно мужского и отдельно женского. Дальше располагались бурты разнообразнейшей обуви, точно так же рассортированной на три отдельные кучки — мужскую, женскую, детскую. Несколько в стороне высилась гора дамских сумок и ридикюлей. Возле нее — свалка резиновых галош. Особенно поразили меня костыли и протезы. Десятки тысяч штук! Было такое впечатление, что их отобрали у калек всего мира и для чего-то свезли сюда…

Мы вошли в барак. Часть заключенных сортировала и упаковывала ковры. Несколько человек сидели за отдельными столами с лупами в руках и сортировали драгоценные камни и всевозможные изделия из золота. На нас никто не обратил внимания. Хотя поблизости эсэсовцев не было, работа кипела. Очевидно, здесь была своя система стимулирования и поощрения труда, система, не имеющая ничего общего с лагерной системой террора и морения голодом. Только в самом конце барака, подальше от пыли, два эсэсовца играли в карты, не обращая никакого внимания на то, чем занимались заключенные. На столе у них стояла начатая бутылка и стопки.

У входа слева и справа в кипах, достающих до уровня крыши, лежали дорогие ковры. Потолка в бараке не было. Сам барак был очень длинный, без всяких перегородок.

Вся территория «Канады» представляла собой огромный склад разнообразнейшего имущества и одежды, награбленного эсэсовцами у своих жертв. Сюда же, в этот барак, очевидно, сносили самые ценные вещи. Чего тут только не было: ковры, меха, уникальные гобелены, ценные картины, штабеля шерстяных одеял, груды женских платьев, антикварная посуда, предметы роскоши, сделанные из золота, серебра, слоновой кости, бронзы. Один из столов был завален золотыми часами, браслетами, цепочками, пудреницами, портсигарами, колье, медальонами, диадемами, монетами, очками и пенсне. Там же лежало золотое распятие Иисуса Христа. На голове Христа терновый венец был украшен большим количеством сверкающих драгоценных камней.