После дождичка в четверг - [3]

— Я так и думал.

— Но ведь все уже готово. — Бет посмотрела на потолок и прикусила губу. — Ремонт закончен. Гвозди забиты, стружка выметена, ничего больше не надо ни красить, ни шпатлевать.

Осветить всю церковь целиком можно было лишь при помощи флуоресцентных ламп под крышей. Джек и Бет предпочли напольные абажуры, которые отбрасывали гигантские тени, стоя в ярких, непересекающихся кругах света. Джек обвел глазами церковь и понял, что Бет права.

— Так почему же?..

Она быстро и мелко закивала.

— Хочешь спросить, почему он все бросил? Почему церковь так и не возродилась?

— Да.

— В том-то и дело, что я не знаю.

Она вышла из одного круга света и ступила в другой. На левом плече у нее виднелась незаконченная татуировка — две пересекающиеся густо-черные линии, одна из них — слегка изогнутая. На свой восемнадцатый день рождения Бет напилась — но не настолько, чтобы передумать. Теперь она никак не могла вспомнить, какую именно татуировку ей хотелось десять лет назад, а эти две линии могли быть началом чего угодно.

— Похороны получились странные, тебе не кажется? Что-то в них было жуткое.

Она поднялась по ступенькам к алтарю, толкнула дверь и скользнула в проход вдоль исповедален. В перерывах между раскатами грома Джек слышал ее шаги и звук передвигаемых коробок. Шум постепенно утихал, как будто у коридора нет конца.

«Прекратилась радость сердца нашего; хороводы наши обратились в сетование. Упал венец с головы нашей».

Джек редко посещал церковь и не знался с верующими, но Фрэнк выглядел именно так, как и подобает протестантскому священнику, — высокий статный мужчина с квадратным лицом и гордо выпяченной грудью, загорелый до черноты, густо поросший седым волосом, с перебитым носом, как у боксеров в кино. Джек никогда не видел его с воротничком, но нетрудно было угадать, что Фрэнк привык к нему — судя по тому, как загрубела кожа у него на шее и как он держал подбородок. Он обладал слишком тихим для священника голосом, но во всем остальном был клириком до мозга костей — серьезный, всегда готовый помочь, спокойный. Было в нем что-то несокрушимое.

«Я хожу почернелый, но не от солнца; встаю в собрании и кричу. Я стал братом шакалам и другом страусам. Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара. И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя — голосом плачевным».

Епископ, который вел заупокойную службу, в солнечных очках и с ежиком седых волос походил скорее на владельца казино. То ли в его позе, то ли в голосе было что-то неубедительное. Кладбище ютилось над Тасмановым морем, между знаменитыми городскими пляжами. Внизу резвились тюлени, а на холмах стояли каменные ангелы.

«Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира. Сетование лучше смеха, потому что при печали лица сердце делается лучше. Сердце мудрых — в доме плача».

Фрэнк был мудр, сказал епископ, во всяком случае, старался поступать мудро. В семинарии он прославился как лучший боксер и исполнитель комических ролей. Но тех, кто хорошо его знал, всегда поражали его вдумчивое отношение к изучению Писания и рвение к наукам вообще, начиная от археологии и заканчивая квантовой механикой. Его проповеди не были пустым плетением словес, и их всегда стоило послушать.

«Мудрость взывает у ворот при входе в город, при входе в двери. Слушайте, потому что я буду говорить важное, и изречение уст моих — правда. Я — разум, у меня сила. Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня».

Бет, в черном костюме, белокожая, сняла очки и стиснула Джеку руку. Ее мать Джуди стояла рядом, склонив голову в плоской черной шляпке под вуалью, с каменным выражением лица. Здесь были и их друзья — Торн и Питер, Сэнди и малыш Дэв. Они улыбались и смаргивали слезы, хотя видели мертвых всего один-два раза в жизни, а маленький Дэв вообще никогда не видел, но теперь плакал громче всех.

«Мы предаем его тело земле, прах к праху, пепел к пеплу».

Бет указала на небольшую группу старых прихожан Фрэнка, переминавшихся с ноги на ногу с виноватыми лицами. Могилу окружали священники и дьяконы в рясах и епитрахилях. Фрэнк умер от сердечного приступа, но его хоронили словно самоубийцу, как будто его смерть была недостойной. Никто не говорил о небесах, о жизни вечной, о Боге.

Бет появилась из исповедальни с картонной коробкой в руках — среди множества других эту Джек не видел. Бет, с мокрыми волосами и одеялом на плечах, выглядела как жертва кораблекрушения. По оконным стеклам текли потоки воды, раскаты грома отдавались от каменных стен. Бет уселась на пол и указала на коробку:

— Смотри. Я нашла это вчера. Мне показалось, что я ее узнала. Она стояла за журналами.

Бет раскрыла коробку и принялась извлекать содержимое: старые фотоальбомы, на снимках — беззубая, улыбающаяся малышка Бет; пластмассовые коробочки с кинопленками и слайдами; детские рисунки — их оказалось множество — с дарственной подписью цветными мелками или карандашом: «Маме и папе от Бет» (или «от бет»). Она листала альбомы и рассматривала себя на фотографиях, а Джек наблюдал за ней.

— Папа говорил, что ремонтирует церковь, а на самом деле просто сидел здесь один со всеми этими вещами. Он мог бы открыть двери и позвать своих прихожан, но вместо этого в одиночестве разглядывал снимки. День за днем.