Послание из тьмы - [120]

– Благодарю тебя, сестра, ты так добра ко мне, – сказала она, – благодарю всем сердцем и хочу сделать все так, как ты сказала. Ну а вдруг его этот знак не обманет? Помоги мне еще раз, сестра, посоветуй, что мне тогда делать, чтобы он признал меня за тебя? Не может же молчать невеста, когда к ней обращается жених, но и не могу я ответить Иакову своим собственным голосом без того, чтобы он не раскрыл обман. Что делать, сестра, как мне ему ответить на его вопрос твоим голосом? Помоги мне, сестра, ведь ты такая умная, помоги мне, во имя Господа, умоляю тебя!

И вновь, мой Господин, она воззвала к Твоему святому имени, и вновь этот огненный луч прошел сквозь меня и растопил последний лед в моей душе, так что она просветлела и открылась для сострадания. Снова я усмиряла свое собственное кричащее от боли сердце и была готова жертвовать собой ради других. Вот что я ответила тогда Лие:

– Утешься, сестра моя, и больше ни о чем не беспокойся. Все эти заботы я возьму на себя и сделаю так, чтобы Иаков не узнал тебя прежде, чем он познает твое тело. Вот как мы поступим: перед тем как отец тебя, укутанную в покрывало, приведет к Иакову, я проскользну в шатер и сяду там в темноте на корточках рядом со свадебным ложем. И если он обратится к тебе, я отвечу ему своим голосом вместо твоего. Все сомнения рассеются, он обнимет тебя и благословит тебя своим семенем. И сделаю я это ради нашей любви, которую берегли мы с детства, и ради Всемилостивого, имя которого ты назвала. Я знаю, Он будет так же милосерден когда-нибудь к моим детям, когда они воззовут к Его святому имени.

Тогда обняла меня Лия, поцеловала в уста и встала с колен, умиротворенная и обновленная. Спокойно вышла она для того, чтобы в тени своего покрывала предложить себя Иакову. А я сделала свое горькое дело: пробралась тайком под полотнище брачного шатра и притаилась там в полумраке рядом с ложем. Вскоре звонче прежнего загремели свадебные кимвалы, и вот уже двое, жених и невеста, стоят в тени у входа. Иаков, однако, прежде чем откинуть полог и дать войти той, укрытой до глаз, немалое время медлил, ожидая моего тайного знака. Тогда Лия трижды поцеловала его в лоб, как я научила ее. И Иаков, ошибочно уверившись, что это его возлюбленная, поднял ее на руки и отнес на ложе любви, где я почувствовала его дыхание на своих вздрагивающих губах. Однако прежде, чем обнять мою сестру объятиями мужа, он спросил: «Ты ли это, Рахиль, моя любимая?» И я – о как же трудно мне было, мой Господин, как тяжело, Ты знаешь это, Всеведущий! – я прошептала: «Да, это я, Иаков, мой супруг…» Тогда, радостный, он в вошел в нее всей силой своей любви ко мне, я же, сидя во тьме вплотную к ним, как будто заживо сгорала в огне. Он же страстно обнимал Лию, думая, что берет меня, и отдавал ей весь жар своей крови. Вспомни, о мой Господин, вспомни, наш Вездесущий, ту ночь, когда я семь часов с онемевшими коленями и больной душой сидела на корточках рядом с ними и вынуждена была слышать то, что должно было происходить со мной, – только слышать, Господи, потому что в праве чувствовать это телом мне было отказано. Семь часов, семь вечностей провела я, скорчившись, затаив дыхание и борясь с собственным криком подобно тому, как некогда Иаков боролся с Твоим ангелом. Казалось, время той ночи тянулось для меня в семьдесят раз дольше, чем истекшие семь лет ожидания. Я бы не вынесла эту ночь моей муки, если бы не обращалась постоянно к Твоему святому имени и не укрепляла меня мысль о Твоем безграничном терпении.

Это, мой Господин, было главным моим делом, единственным, которым я по-настоящему глубоко горжусь, так как в нем я оказалась подобна Тебе – в терпении и сострадании. Мера моих мук превысила все вообразимые пределы, и не знаю, отыщется ли в Твоем мире другая женщина, способная вытерпеть то, что я перенесла в ту злосчастную ночь. Когда же закончилась она, эта ночь всех ночей, когда заголосили петухи, я собрала все силы своего истерзанного тела и спешно убежала в дом отца. А они, эти двое на брачном ложе, не пробудились, пребывая в большой усталости, но я знала, что скоро раздастся разъяренный крик – такой, что содрогнутся окрестные кедры, ибо страшен будет гнев обманутого Иакова. И тогда горе мне: ведь это я оказалась всему виной.

Едва успела я укрыться в отцовском доме, как действительно послышался словно бы рев разъяренного быка: это Иаков несся сюда, ища Лавана, моего отца. И в его воздетых к небу руках был тяжелый топор.

Когда мой старый отец Лаван услышал этот неистовый вопль, ужас сковал его и пал он на землю, восклицая Твое святое имя. И снова, стоило мне услышать его, как оно возбудило во мне мужество и силу. Я бросилась навстречу обманутому мной возлюбленному с тем, чтобы его гнев обрушился на меня вместо отца. Ярость же застлала взор Иакова кровавым туманом, и как только он увидел меня – ту, которая помогла обмануть его, то ударил меня кулаком в лицо и я упала. Я, однако, стерпела это, мой Господин, без жалоб, зная, что причиной его гнева была великая любовь. И если бы он убил меня тогда – а он уже был готов к тому, уже в неистовстве поднимал топор, – то я бы безропотно предстала перед Твоим, о Господи, вечным троном, так как из-за великих страданий я его обманула и, повторюсь, из-за великой любви бушевал его гнев.