Послание из пустыни - [11]

Когда я появился у них спустя несколько месяцев, она по-прежнему сидела безучастная, с бессильно опущенными руками и застывшей на губах чудаковатой усмешкой.

— Сам видишь, она и не думает поправляться, — угрюмо глядя на меня, сказал от дверей Иоанн.

Захария стоял возле ложа и кормил жену, успокаивая ее помрачившийся рассудок ласковыми словами. Затем он подхватил Елисавету на руки и вынес в поле, помог справить нужду. Он вымыл ее, расчесал серебристые волосы, украсил поздними осенними цветами.

Иоанн даже не осмеливался подходить к матери.

Мне стало больно, когда я это заметил, но что я мог поделать?

Мы с Иоанном были схожи фигурой. Форма головы тоже совпадала, только волосы у него были жестче моих.

Однажды я намазал себе волосы салом, втер в них песок с хвоей и расчесал.

Иоанн и Захария пошли вечером в синагогу, а я остался дома. С наступлением сумерек я прокрался к Елисавете. Она спала. И лежала точно в такой позе, как в тот злосчастный день. Я долго колебался.

Наконец медленным шагом подошел к ее постели и осторожно положил голову Елисавете на грудь. Я затаил дыхание, но она словно не чувствовала тяжести и продолжала дышать, пусть даже едва слышно, ведь жизнь в Елисавете еле теплилась, хотя и умирать ей, видно, срок не пришел.

Чуть погодя я нащупал ее руку и провел ею по своей голове. Рука застыла на том месте, где я ее отпустил, — будто мертвая.

Не знаю, сколько времени это продолжалось — несколько мгновений или часов. Меня почему-то растревожило биение ее сердца, доходившее до моего слуха сквозь тонкие грудные оболочки. Внезапная мысль: я никогда не лежал так у материнской груди. И вообще ни с кем не был так близок. Бывает, достаточно одного мига, чтобы запомнить ощущение навсегда. Мы ведь живем от искры к искре, которые зачастую стоят многих дней и лет. Такой миг равноценен долгим странствиям по свету.

Наверное, я почти заснул, когда Елисавета вдруг дернулась… и погладила меня по голове. Потом замерла… и снова заворочалась, робко, опасливо.

— Иоанн?.. — прошептала она.

— Да.

— Значит, ты существуешь, Иоанн…

— Спи, матушка. Спи.

Она откинулась обратно на постель, ее руки обнимали меня в темноте.

Не знаю, что было наутро. Когда я увидел Иоанна, он сидел в лодке, болтая ногами и всплескивая воду. Я уже собрался позвать его домой и рассказать, что Елисавета снова признала его, как вдруг он стряхнул с себя привычную мрачность.

— Мы выходим в море.

Дул крепкий северный ветер, озеро было подернуто белыми барашками, над Моавитскими горами нависла туча.

Я понял, что Иоанн хочет бросить вызов северяку. Этому мальчишке вечно надо преодолевать сопротивление, он не ощущает жизнь во всей полноте, если с кем-то не борется. Я кивнул: до вечера далеко, расскажу за ужином.

Старик, которому принадлежала лодка, только посмеялся над Иоанном:

— Конечно, бери, хотя на улов при таком ветре можешь не рассчитывать.

— Это мы еще посмотрим! — прокричал Иоанн, ставя парус. Он словно надеялся силой затащить рыбу в лодку.

На всем озере вышли рыбачить одни мы. Берега стояли безлюдные и безмолвные. Лишь высоко в горах истошно орал ишак. И до нас долетал приторно-сладкий аромат смоковниц.

Я назарянин и не привык к большой воде. Стоило лодке накрениться, как я схватился за мачту; лицо и платье обдало брызгами.

— Мы перевернемся! — завопил я.

Иоанн не отвечал. Он неотрывно следил за волнами и, не обращая внимания на ветер и лезущие в глаза волосы, твердой рукой направлял лодку. Такого Иоанна я не видывал. Это был целеустремленный, движимый глухой решимостью взрослый. Получалось, мне тут нечего делать. Я испугался. Я был в лодке балластом. Иоанн не давал мне ни забрасывать лесу, ни держать крючки. Не давал втягивать улов в лодку, хотя сам вытаскивал одну рыбу за другой. Больших и маленьких, темных и серебристых.

Мне было обидно оставаться не у дел. Ну погоди, если только я выживу, ты у меня узнаешь…

И я представлял себе, как моя голова снова лежит на груди у Елисаветы. В темноте и тиши.

А Иоанн пускай еще денек подождет. Завтра, решил я. Завтра…

— Убедился? — отрывисто бросил он, когда мы уже повернули к берегу и заметили взволнованно машущего нам оттуда владельца лодки.

— Похоже, ты своего всегда добьешься.

Такие слова могут запомниться, могут открыть дорогу к новым отношениям. Впрочем, другие слова могут захлопнуть открывшуюся дверь.

— Возможно.

Пока мы чистили на берегу рыбу, старик бормотал:

— В жизни не видал ничего подобного. Давай я отдам лодку тебе. А улов будем делить пополам.

Иоанн поставил перед стариком полную корзину рыбы.

— Забирай всю себе, — велел тот.

— У нас дома никто ничего не ест, — покачал головой Иоанн.

— А ты должен есть, Иоанн. Чтобы всегда справляться с лодкой, нужно стать большим и сильным.

— Не хочу.

Тогда старик взял Иоанна за подбородок и повернул лицом к себе.

— Послушай, — сказал он. — Я знаю про Елисавету. Знаю, что ты ходишь и мучаешься. Захария мне рассказывал. Ты зря думаешь, что доставляешь удовольствие родителям, нарочно рискуя жизнью.

— Я не рискую.

— Ну, может, сегодня и не рисковал. А целое лето только этим и занимался! У тебя же все мысли на физиономии написаны.