Поскрёбыши - [6]
Шестаков съездил в Москву на зимних каникулах. Повторно вступил во владение своей же квартирой, снова сдал ее. Алиса, при всем своем московском наряде и параде, вела себя естественно и сердечно. Спросила, не хочет ли Шестаков вернуться в ее заведенье. Нет, еще не хочет. Поблагодарил ее с неменьшей сердечностью от имени неудалого Кольки. Разговор напоминал заседанье общества попечения о бездомных собаках. Кто-то хорош, кто-то хочет быть хорошим, кто-то нуждается в общенье, у кого-то просто много лишних денег. Продолжать можно бесконечно, а собеседников всего двое. И у каждого не менее двух причин из перечисленных поступать так, как они поступают.
Шестаков вернулся в Курск, накупил Женьке новой бытовой и компьютерной техники. Посвятил его в круг своих забот и просил, если что, не оставить Кольку попеченьем. В ответ на просьбу Женька кивнул так энергично – чуть голова не оторвалась. И. наконец, в марте сторговали дом. Вкруг него таяли глубокие сугробы, и сам он был глубокий, таинственный. Вскоре состоялось введение Марии в дом аки во храм. Дом загодя натопили. Архаичные изразцовые печи бездействовали. В сенцах тихо шумел газовый котел, по-канцелярски называемый АГВ (автоматический газовый водонагреватель). Старые чугунные батареи исправно грели. Свет зажигать вроде еще ни к чему, а ранний вечер ранней весны уже вот он. Мария прошла анфиладою комнат. Истово, как хотелось Шестакову, перекрестила лоб и поцеловала дарителю руку. То гордыня-опала, то смиренье-обожанье. Середины она не знала. Вывернулась наизнанку. Сменила пугающее сектантство на непривычную ортодоксальную веру. По-видимому, она так же, как и ее сын, таила в себе тьму нераскрытых возможностей. Шестаков, хоть и захаживал когда-никогда в церковь, такого лица, нет, лика, как у Марии сейчас, не видывал. Вечно погруженная в себя, она о возвращении шестаковской московской квартиры так и не знала. Прослышь Мария о роли Алисы в этом деле – какие страшные последовали бы догадки, какая бурная перемена! и всё псу под хвост. Но Шестаков с Колькой и Женькой (с которым Мария уже познакомилась) надежно зажали информацию. Обвести Марию вокруг пальца было легко: вечно витала незнамо где. Сейчас – в оголтелой любви. Наконец-то. Давно пора.
Весенние каникулы миновались, а Шестаков не удосужился проведать московских своих жильцов. Боялся спугнуть обретенное здесь, в Курске. Доверенного лица у него в Москве не было, и он распорядился отсылать отнюдь не лишние квартирные деньги на свой счет в Курск. К его удивленью, деньги приходили столь аккуратно, что даже не похоже было на заселенных простоватых супругов из Белоруссии. Присылались даже оплаченные квиточки за коммунальные услуги и прочее. Что-то не то было в такой пунктуальности. Но Шестаков об этой ситуации подолгу не задумывался. Сад при Колькином (Мариином) доме цвел, и бело-розовые зефиры веяли меж стволов. Конуру для пса сколотили, притащили и пса, на вид довольно страховитого. Окрестили Полканом, как договорились, хоть прежнее его собачье имя было Верный. Пес стерпел переименованье. Зато на цепь не посадили. На поверку добрейший оказался пес, полный блох и предрассудков. Кость, положенную в миску, изымал и грыз с земли. Подстилку из конуры вытаскивал зубами и относил подалей. Спал на голом полу. Ему подсыпали порошку от блох. Пес чихал, но не жаловался. Вроде бы покладистый пес. Но пробовали мыть – тут же находил самый грязный угол двора и, потершись боками, восстанавливал свой люмпенский вид. Раз и навсегда создав себе имидж, не отступал от него ни на йоту. Идеальный пес для Марии. С псом им повезло.
У Марии расцвели бело-розовые хрупкие щеки. А была мордочка с кулачок, точно у летучей мыши из страшных комиксов. Шестаков дивился метаморфозе и не смел дохнуть. Вдруг красота с Марииного лица спадет от легкого дуновенья. Яблони уже облетели. Колька получил за год натянутую четверку по алгебре и вовсе уж незаслуженную пятерку по геометрии. Зато четыре по информатике честно заработал. Влюблен в компьютер как всё его поколенье. Шестаков звонил на свой московский телефон – не отвечал. Позвонил белорусам на мобильный. Сказали: всё в порядке. Действительно, на поверхности всё было в шоколаде. Даже как-то неправдоподобно хорошо. Шестаков договорился с посвященным почти во все его дела Колькой и заодно с Женькой, чтоб во время Марииного двухсуточного дежурства в богадельне рвануть в Москву. Если что – Юрь Федорыч у Евгень Василича. Водить Марию за нос – печальная необходимость. Скажешь правду – закусит удила. В ее речи проскальзывает всё больше польских оборотов. Вместо «иди прямо» - «иди просто». И тому подобное. Небось из шляхты: простолюдинов не ссылали. Горе горемычное.
Обеспечив тылы, Шестаков наконец ехал. Торчал опять в коридоре возле форточки. Что-то отжившее было в рельсах и шпалах, в подножках вагонов. Слишком устоявшееся, слишком застоявшееся. Когда бабушка моя с семью детьми переезжала на зиму из Орла в Москву, проводник спрашивал: «По счету принимать прикажете?». Сейчас всё примыкающее к дорожному полотну так казенно-бесцветно. А где-то там расцветают липы в лесах, и на липах птицы поют. Где-нибудь на Южном Урале. Добрался до дому, открыл своим ключом. За столом сидела Алиса. Ждала она гостя: шипели пред нею два кубка вина. Шестаков остановился в дверях, глядя в пол, и задумался. Не сидела же она всё лето в этой норе возле ТЭЦ. Значит, у какого-то транспортного чиновника в Курске стоит на автоматическом контроле: сообщить по такому-то номеру, когда сядет в поезд Шестаков Юрий Федорович и когда прибудет по месту назначения. Сильный человек Алиса. Так уж он ей нужен. Патологическое желанье влиять на чужие судьбы. Играть чужими судьбами. А где белорусы? ах, да она же и сняла квартиру на подставных лиц. Никаких белорусов тут и не было. Откуда столько денег? должно быть, не только этот вузик, еще что-то.
В 2008 году вышла книга Натальи Арбузовой «Город с названьем Ковров-Самолетов». Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.
Однажды окружающий мир начинает рушиться. Незнакомые места и странные персонажи вытесняют привычную реальность. Страх поглощает и очень хочется вернуться к привычной жизни. Но есть ли куда возвращаться?
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Когда твой парень общается со своей бывшей, интеллектуальной красоткой, звездой Инстаграма и тонкой столичной штучкой, – как здесь не ревновать? Вот Юханна и ревнует. Не спит ночами, просматривает фотографии Норы, закатывает Эмилю громкие скандалы. И отравляет, отравляет себя и свои отношения. Да и все вокруг тоже. «Гори, Осло, гори» – автобиографический роман молодой шведской писательницы о любовном треугольнике между тремя людьми и тремя скандинавскими столицами: Юханной из Стокгольма, Эмилем из Копенгагена и Норой из Осло.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)