Пошлая история - [13]

Дела у приятеля Алмазова и впрямь были большими. Трудно одним словом определить ту деятельность, которой он посвящал себя. Можно только сказать, что он, как какая-нибудь птица, хватал всё, что только плохо лежало, хватал и тут же продавал. Попадалась ли ему мороженая свинина, он продавал свинину, подворачивался алюминий, цветной металл, шёл в дело и алюминий. Раз даже попали к нему офорты Шишкина, пристроил он и офорты. В то время, когда Алмазов определился в его контору на должность директора по коммерции, он вынашивал новый замысел, воплощение которого, по всем расчётам, сулило колоссальную прибыль или как любил он говорить, «солидный profit».

Первое время, ещё не оправившись после истории со смоленской прокуратурой и пирамидой, Алмазов радовался своей участи, считал её большой удачей. Но время шло, и всё менялось…

Он стал задумываться, и странные, малознакомые мысли и образы полезли ему в голову. Какие-то витязи в островерхих шлемах и волнующихся на ветру алых плащах, какие-то офицеры в золотых эполетах. Одинокие белые церковки на повитых тихими речками бескрайних равнинах. Синие леса, светлые ночи, низкие, ползущие туманы…

— Ах, да поймите же! — восклицал он не раз, обращаясь к собеседнику. — Ведь это же пресыщенность!.. Эдакая свинская пресыщенность, когда ничего уже не хочется и ничто не радует. И неизвестно ещё, что лучше — бедность или эта самая пресыщенность. Ведь пока человек беден, он ещё может желать, и каждое сбывшееся желание, пусть даже мелочь какая-нибудь, оборачивается счастьем. А имея-то всё, и порадовать себя нечем! Вместо радости — азарт какой-то…

— Как вы можете говорить это, — негодовал он в другой раз на совершенно другого собеседника, — как вы можете говорить это, когда каждому человеку нужен в жизни какой-то великий смысл! Поймите, великий смысл, а не мелочная лавка!.. Алтарь, а не прилавок! Да я только теперь понял, как страшно это всеобщее стремление и добровольное желание быть лавочником — в царстве лавочников не родятся гении… В царстве лавочников родятся одинаковые люди, с рождения обречённые на сытость и злобное себялюбие, на ненависть ко всему, что мешает их сытости!..

И тихой грустью преисполнялся теперь Алмазов, вспоминая свою службу в казённом учреждении. Где тихо и прохладно в кабинетах, где жизнь течёт размеренно и ровно. И где все знали, что дело, которое делается сообща, нужно и важно.

Алмазов пробовал было заговаривать о своих сомнениях с бывшим приятелем, а ныне начальником. Но тот ничего не понимал, а только почему-то очень злился.

— Что ты несёшь? — кричал он. — Ну, что ты несёшь? Смысл какой-то… Нужно — не нужно! Что это за бред? Есть profit — хорошо, нет profit`а — плохо. Если нет profit`а, значит, действительно кто-то не нужен и мешает зарабатывать. А с ненужным, знаешь, как поступают?.. Вот и вся философия… А то завёл какую-то волынку, ноет, как баба. Сам не понимает, чего хочет!

— Да ведь я говорю, что без нас обошлись бы, что мы не нужны никому! — пытался объясниться Илья Сергеич.

— Да кому — никому?

— Никому! Люди без нас обойдутся. Мы не нужны никому.

— Не понимаю я! Не понимаю я, что ты говоришь! Какие люди? Кто обойдётся? Какая перепродажа? Зачем мне знать этих людей? Мне зарабатывать нужно, почему я буду думать о каких-то там людях, которым я не нужен! Бред какой-то!

— Хорошо! Значит, тебе всё равно, как зарабатывать?

— А ты что взялся мне морали читать?! Конечно, всё равно! Зачем мне об этом думать? У меня всё есть! Жена вон дома сидит, не работает. Детей на теннис отдали… Я два раза в год семью на отдых вожу, ещё и сам без семьи езжу… И я буду думать о людях! Нравится им, не нравится… Что, я похож на идиота?.. А людям, конечно, всё это не нужно, им нужно на моём месте быть!

Но, расхвалив свою жизнь, расписав Алмазову, а заодно и самому себе её прелести, он понемногу смягчался, переставал злиться и даже веселел. Уже смеясь, он обращался к Алмазову:

— А ты что, для людей хочешь жить? А? Так ты коммунист, может? Ха-ха! Даёшь ты!..

Повстречавшийся спустя годы приятель, казался теперь Алмазову человеком странным. Он был по-своему не глуп, но вместе с тем он был как-то ограничен и даже туп. Но эта тупость не мешала, а скорее помогала ему, позволяя не мучиться и не думать о том, о чём думал и чем изводил себя Алмазов. Говорить с ним о чём бы то ни было, кроме profit`ов и offshore`ов было невозможно. Побывав в Италии, он вернулся недовольным: итальянцы похожи на наших «лиц кавказской национальности», а в Венеции дурно пахнет на улицах. Он был заядлым охотником, и вёз домой чучела всех убиенных им тварей. Стены его квартиры украшали головы кабанов и волков, оленей и косуль, джейранов и лосей. А в прихожей гостей встречала голова жирафа на длинной шее, установленная на резной, красного дерева подставке и огромный табурет, ножками которому служили обрубки слоновьих ног. На охоту он тратил большие деньги и чтобы убить какого-нибудь несчастного козла, готов был ехать на другой конец света. Вернувшись как-то из Африки, он принялся ругать чернокожих. Алмазов завёл разговор о расовых особенностях, о том, что интересно было бы постичь, почему это цивилизация шагает по Европе широким шагом, а в Африку не спешит заглядывать, и почему на разных континентах столь различно эволюционировал человек. Но приятель посмотрел на него так, как если бы Алмазов заговорил вдруг по-китайски, и сказал, что не знает никакой цивилизации, а просто негры — ленивые животные. И Алмазову подумалось, что не будь уголовной ответственности, его друг с удовольствием убил бы и негра, а чучело его поставил где-нибудь у себя в спальне.