Пощечина - [43]

Они сидели и молча смотрели на играющих детей.

По возвращении с пляжа он продолжал вести себя как учтивый, внимательный, радушный хозяин. Но чего ему это стоило! Им владела такая безудержная ярость, что он с наслаждением мог бы врезать самому Господу. Он был уверен, что сейчас все — и кузен его, и сын, и Алекс, и Вэн, и подружки жены — видят в нем вполне довольного жизнью человека, разве что немного апатичного, одурманенного спиртным и марихуаной. Он гордился тем, что ему удается скрывать свою ярость, удается непринужденно шутить на протяжении всех нескончаемых послеполуденных часов. Он холил эту свою гордость, с осознанной увлеченностью играл роль гостеприимного хозяина, дабы не утратить самообладания и не вспылить. Иначе, потеряв терпение, он схватил бы жену и стал бы трясти эту дуру до тех пор, пока не услышал бы бряцанье ее зубов, пока не увидел бы, как ее глаза вылезают из орбит, пока она не упала бы на колени, вымаливая у него прощение. Вымаливая. Прощение. На. Коленях. Он тепло попрощался с кузеном и его детьми. Он шутил и улыбался во время ужина, что Сэнди на скорую руку приготовила для Вэна, Алекса и Анналайзы — неужели эти придурки никогда не уйдут? Он немного почитал на ночь для Рокко. Вэн вызвался подбросить Алекса до дома, и Гарри был рад, что сам он пьян и обкурен и посему не чувствует себя обязанным везти Анналайзу домой во Франкстон. Он улыбался, провожая ее до такси. Она неуклюже поцеловала его в губы, и он подумал: «Ну ты и сука».

— Сэнди очень повезло с тобой, — крикнула она из такси, когда автомобиль, визжа тормозами, выезжал на Бич-роуд. Анналайза высунула голову из окна: — Но тебе с ней повезло больше. Помни об этом.

На фоне доносившегося с берега шума прибоя ее голос прозвучал как безобразный пронзительный вопль чайки. Гарри опять улыбнулся, помахал ей на прощание, кивнул, притворно соглашаясь. Проводил взглядом такси, пока оно не скрылось из виду. Улыбка исчезла с его лица. Он медленно побрел к дому.

Сэнди загружала посудомоечную машину. Она сама была немного под хмельком и, услышав сзади его шаги, живо обернулась. Кофейная чашка упала на пол, подпрыгнула и перевернулась пару раз, но не разбилась.

— Повезло. — Она добродушно пожала плечами и наклонилась за чашкой. Он мог бы пнуть ее ногой в лицо прямо сейчас. Сэнди выпрямилась, глупо улыбнулась: — Потрясающий был день.

Произнося это, она, должно быть, заметила угрозу в его взгляде, потому что отступила на шаг, ударившись об открытую дверцу посудомоечной машины:

— Милый, что стряслось?

— Как ты посмела обращаться к Гектору за моей спиной? — Он увидел, как страх расползается по ее лицу, и его охватило возбуждение. Он схватил ее за волосы, притянул ее голову к своему лицу. — Как ты посмела, черт возьми?

Она обмякла. Не сопротивлялась.

— Гарри, я собиралась тебе сказать.

— Дура набитая! Мы ни с кем не должны обсуждать свои проблемы. Ни с Гектором, ни с твоей мамой, ни с твоими сестрами, ни с твоими подругами. Наши проблемы — это наши проблемы, и больше никого они ни касаются… — Он понизил голос. Нельзя допустить, чтобы Рокко проснулся. Он опять дернул жену за волосы, намотал на кулак одну ее густую прядь. — Ты хочешь, чтобы чванливая индуска Гектора узнала все про твои дела? Хочешь? А ты не подумала о том, что она сразу побежит к своей подружке и расскажет ей все? О чем ты вообще думала?

Ему хотелось орать, визжать, хотелось заехать ей кулаком в лицо. Держа ее за волосы, он приблизил ее лицо к своему. В глазах Сэнди читался ужас. Она была в оцепенении, дрожала, как обезумевшая от страха зверушка, и, глядя в ее глаза, он понял, что не оправдал ее надежд. Она никогда не сможет забыть его жестокость, никогда не забудет ту пощечину. Он мог бы ударить ее сейчас, мог бы, как некогда его отец бил мать. Мог бы ударить, чтобы посмотреть, как далеко он способен зайти, как далеко она позволит ему зайти, как далеко он сам готов позволить себе зайти.

Он отпустил ее волосы, притянул к себе, крепко обнял и так держал, пока она, растерянная, перепуганная, плакала. Наконец наступил тот благословенный момент, когда она расслабилась и сама приникла к нему. Тогда он понял, что ее страх ушел.

— Прости, — повторяла она. — Прости меня, Гарри.

— Ничего. — Он поцеловал ее в макушку. — Я пойду к этому ублюдку, пойду вместе с Гектором. Встречусь с ним и с его ненормальной женой. Проклятие! Мне придется переступить через себя, но я извинюсь перед этими сволочами. Я все улажу, дорогая, клянусь. Но ты со мной не пойдешь. Отныне ни ты, ни Рокко не должны иметь дела с этими людьми.

Она кивнула, энергично, радуясь, что он вновь любит ее. Чем опять напомнила ему преданную, бессловесную зверушку.

Гектор резко свернул в небольшой переулок, и Гарри неожиданно вспомнился эпизод из детства. Однажды отец водил его на прогулку по этим самым улочкам. Пожалуй, он тогда был младше Рокко. Сколько ему было? Шесть? Семь? Кажется, это было воскресенье, потому что на отце была выглаженная белая рубашка, а не рабочий комбинезон, в котором он обычно ходил. Тогда деревьев в этом районе не было, солнце иссушило уличный асфальт, и Гарри помнил, как он зачарованно смотрел на мерцающий жар, будто темными волнами отражавшийся от бетона. Дома здесь были не такие красивые, как теперь; они казались маленькими, приземистыми, безобразными. Но после того как на смену прежним обитателям — трудовому люду — пришли образованные зажиточные горожане, дома отремонтировали, привели в божеский вид, и сейчас эти улицы купались в деньгах. Муниципалитет благоустроил район: посадил кустарники и платаны вдоль одетых в бетон улиц, на которых некогда стоял запах псины, бензина и нечистот. Хотя сам он, конечно, никогда сюда не переедет. Дома эти стоят целое состояние, а все равно — коробки коробками. Отец привел его в маленький домишко. Мужчины там до самого вечера убивали время за игрой в карты, а Гарри с сыном хозяина провел день в небольшом неухоженном парке, находившемся через дорогу.