Пощады нет - [55]

Это было поразительно, как он обращался с нею, с какой мягкостью, нежностью, будто с каким-то неземным созданием. Вместе с матерью она посмеивалась над этим, но лишь изредка. А мать Карла, — как она сияла! Карл был просто создан для семейной жизни. И как ему повезло — такая прелестная, нежная женщина, статуэтка, ей, действительно, можно лишь поклоняться. И Карл от души жал матери руку. Он щеголял перед матерью своим браком. Он откровенно рассказывал ей о своей жизни с Юлией, и мать все одобряла. Он управлял своей новой семьей в угоду ей, матери.

А Юлия чувствовала себя во всей этой истории необычайно странно. Ее нельзя было назвать сварливой, но это была колкая, острая на язык маленькая женщина, кокетка, насмешница. И вдруг кто-то «поклонялся» ей в истинном смысле этого слова. Отец ее захлебывался от хохота.

— Маленькая плутовка послушно дает лелеять себя, как грудного младенца. Верит он хоть одному ее слову?

Отец намекал на прежнюю слабость Юлии: она часто привирала, когда ей хотелось увильнуть от сомнительных радостей родительского дома. Но Карл верил ей безусловно и, в самом деле, — зачем ей было лгать? Да, она позволяла ему обращаться с собой, как с грудным младенцем. Как он заботился о ней, как все решительно предусматривал! Отец и мать предоставляли ей в свое время полную свободу. Карл же знал все ее платья, заботился об ее теплых и легких костюмах, об ее самочувствии, настроении, случайная мигрень становилась делом государственной важности. В первое время ей хотелось увильнуть от этих вездесущих забот, резко оборвать Карла, держать себя так, как она привыкла держать себя с людьми. Но — что за странность! Ее убеждали, что жизнь ее достойна зависти, и она соглашалась с этим. Она уступала, восторгалась Карлом и покорно отдавала себя ему в руки. Это было только приятно. Что он сделал с нею?

Бесспорно, что так строить свой брак, одевая его в камень и железо, мог только Карл. При этом он замуровал Юлию.

И могла ли жена его требовать пощады, если сам он никогда пощады не знал?

Строго и аккуратно велся дом. Карл для пущего спокойствия отвел в нем Юлии определенную роль. Себе он оставил только верховное наблюдение. С одной стороны — слуга, он в то же время был полновластным владыкой. Не существовало такого уголка в доме, куда он — по крайней мере по воскресеньям — не заглядывал бы. Он не упускал из виду ни малейшего пустяка, ссылаясь при этом на Наполеона, для которого не существовало второстепенных вещей и который объяснял свои победы тем, что заботился о самых ничтожных мелочах — от конюшен для лошадей до смазочного масла для обозных повозок.

— Мой дом — моя крепость, — говорил всегда своим гостям Карл. И он был владыкой этой крепости. Он руководил хозяйством, отрегулированным, как часовой механизм. Он ввел в доме торжественно-натянутый строгий тон.

В столовой, довольно просторной — вся квартира была не очень большая — устроен был уютный уголок, откуда, если открыть двери, видна была смежная комната, ныне гостиная, впоследствии — музей. В этом «уголке» он, блаженствуя, сиживал вечерами с Юлией. Ее глаза, всегда с тревогой следовавшие за его взглядом, смотрели успокоенно — для тревоги не было оснований: господин и повелитель наслаждался жизнью. Миниатюрные часы на камине тикали. Он держал ее руку в своей. Ему казалось, что он счастлив. Она не чувствовала полного счастья, но надеялась, что со временем можно будет кое-что выравнять. Иногда приходила мать Карла. «Мать с большой буквы», — как порой отваживалась пошутить Юлия, но он так был уверен в истинности этого, что не сердился на нее за шутливый тон.

Мать садилась в отведенное ей раз навсегда кожаное кресло. Иногда Юлия ревновала ее и мысленно посылала ко всем чертям. Если Карл так привязан к матери, то зачем он женился? Но ее родители высмеивали ее: Карл — настоящий сын, как полагается быть хорошему сыну. Он был кормильцем всей семьи. (Юлия раздраженно кивала: они были бедными, я уже знаю об этом.)

Естественно, что при таких обстоятельствах много о браке Карла и Юлии не расскажешь. Это был образцовый брак, — муж и жена делали вид, что любят друг друга, но не проявляли никакого желания узнать друг друга поближе. Благообразная, чтимая Карлом, закрепленная традицией форма заменяла им личные отношения. Поэтому Карл, если не считать иногда пыли на ковре, иногда — недостаточно проветренных комнат, долго ничего не замечал в своей семейной жизни. Он с Юлией много путешествовал, период «процветания» держал их на высокой волне, охраняя их благополучие. Они жили замкнуто, довольствовались встречами с родными и ближайшими деловыми друзьями Карла, часто посещали театр и концерты. Эрих не входил в круг людей, с которыми они общались. Карл не хотел встреч брата, ветрогона и шутника, с Юлией, хотя Юлия неоднократно говорила, что Эрих «великолепен». А Эрих потешался над братом:

— Карл прячет меня.

Любовная сторона жизни супругов так же, как и все в этом хозяйстве, была совершенно точно отрегулирована, можно сказать, торжественна, как обряд. Избегалось всякое недостойное возбуждение, любовь обуздывалась, она была лишь благодетельной близостью, которую разрешали себе супруги. Это был акт, ничего общего не имевший с вольностями улицы, с поведением так называемых «парочек». Он зачинался во мраке — приходится останавливаться на этих интимных моментах, так как они очень важны, — сдержанным, немым приветствием и кончался церемонным поцелуем руки у Юлии, которая представляла себе при этом, как он склоняется в легком поклоне. Уже с вечера она по его приготовлениям знала, что близится «час любви». Он, правда, аккуратно и размеренно заканчивал свой ужин, затем сидел, строго выпрямившись, в их уголке в столовой и вдруг заказывал себе в этот необычный час душ, хотя каждое утро обязательно принимал ванну. Затем дожидался, пока она примет такой же душ, и если узнавал, что она уклонилась от купанья, он не приближался к ней. Она думала порой: известно ли ему, что некоторые люди обнимаются и без предварительной ванны? Но она наперед знала его ответ: