Пощады нет - [3]

. Тебе, — обращается он к своей жене, — не побороть буфета, горки, мягкого кожаного гарнитура на изысканном ковре. Они предписывают тебе походку, выражение лица, даже мысли».

Железный распорядок буржуазного бытия столь абсолютен, что Деблин образно иллюстрирует его фигурой рыцаря в железных или — как иронически именует их автор — жестяных латах, неизменно появляющегося в романе, когда идет речь о душевном мире Карла-фабриканта. И как латы эти — внутри пустые, точно так же и Карл оказывается внутренне опустошенным. Он словно выпотрошен духовно, этот последыш капиталистического мира. Став фабрикантом, Карл теряет одно за другим элементарнейшие человеческие чувства. По сути дела, он стоит вне настоящей, чувственно полнокровной жизни.

Деблин очень ядовит и зол в обрисовке душевной жизни Карла в годы его буржуазного бытия. Отнюдь не прибегая к крикливым экспрессионистским приемам, автор находит достаточно средств для того, чтобы воочию показать опустошенность одного из хотя бы временных представителей буржуазного мира.

Писатель наделяет своего героя красивой любящей женой, «прелестной статуэткой» Юлией. Но как чинно и сухо Карл «любит» свою жену! Как строго регламентирована, бездушна и уныла их жизнь! Сколько сатирической издевки в скупой, немногословной картине приготовлений Карла к очередным (в положенный срок) супружеским «радостям»! Брак в понятии Карла-фабриканта — не более как «благообразная, закрепленная традицией форма», которая с успехом «заменяла им личные отношения». Недаром Юлия, в противовес Карлу обладающая душевной теплотой, хиреет в сухих безрадостных фабрикантских апартаментах, как цветок, лишенный солнца. «Как каждое человеческое существо, — пишет Деблин, — она хотела слиться с жизнью другого человека, обновиться ею. Она хотела взорвать суровые, мрачные тюремные стены, которыми окружил ее и себя господни и повелитель ее, назвав жизнь внутри их бравом, когда это была лишь повинность».

Духовная опустошенность Карла столь велика, что на протяжении десяти лет он не замечает своих родных детей. Только когда обрушиваются тяжелые личные испытания, он неожиданно «открывает» своих детей. Но увы, в детской комнате Карл явно немеет. Ему, впервые попавшему в детскую, остается лишь, глядя на свое потомство, удивляться. «Это были его дети. Какие они были большие, как самостоятельно они двигались». Карл знает, что с детьми надо быть поласковей и даже желательно улыбаться, но с каким трудом удается пробиться улыбке сквозь латы «жестяного рыцаря». Лишь после душевного переворота Карл убеждается в том, что мало было учить детей «почтению, чистоте, порядку». После пережитой драмы, возвратившей Карла в мир человеческих страстей и чувств, он признается: «Как мог я родить их на свет, как мог я, с моей опустошенностью, создавать семью… Как равнодушен я был ко всему, чем были для меня женщины, дети, чем были для меня люди. Я знал лишь покупателей и продавцов и с этим жизнеощущением я родил с ней своих детей».

Впоследствии Карл сам о себе скажет. «Меня всего выпотрошили… и высосали все мои соки». Обвиняя свою мать, толкнувшую его на капиталистический путь, Карл воскликнет: «Она вытравила из меня любовь!» И действительно, когда Карл попытается полюбить, попытка эта закончится крахом, ибо живая и неподдельно чувствующая девушка не может не отшатнуться от этого псевдочеловека, или, как он сам себя называет, «живого трупа». Юлия же, захватив с собой детей, покинет еще раньше душные фабрикантские апартаменты Карла, продавшего, по словам революционера Пауля, свою душу чорту, под коим разумеется капитализм.

Тема «бездушия» не нова в западноевропейской художественной литературе. В классическом романе довоенной литературы Германии «Будденброки» Томас Манн развернул большое реалистическое полотно, посвященное истории постепенного распада и угасания буржуазного рода. И весьма характерна и показательна не только тематическая, но и фабульная родственность романов Т. Майна и А. Деблина. Последний из Будденброков, шеф фирмы Томас Будденброк, также потерпел материальный и духовный крах. И Томаса Будденброка пожирали его духовная опустошенность, жуткое и страшное психологическое окостенение, своего рода склероз чувств. И у этого, если угодно, капиталистического «человека в футляре» распад начался с семейной жизни, то есть того участка, который болезненнее всего должен был реагировать на «омертвение» героя. В обоих романах распад буржуазной семьи совпадает даже до деталей: в то время как старшие братья — главы семей и вместе с тем капиталистических предприятий — еще борются за сохранение и преуспеяние фирм, младшие братья (Кристиан в «Будденброках», Эрих в «Пощады нет») являют собой продукт законченного распада буржуазной семьи и общества, безнадежные его «отходы».

Но эта параллель между романами двух крупнейших немецких писателей уместна лишь до известной границы. Не только личные и творческие особенности обоих писателей, но и время наложило на оба романа свою печать. Вряд ли бы сам Т. Манн — пиши он сейчас своих «Будденброков» — закончил в настоящее время жизненный путь своего героя мистическим — в духе Новалиса — прозрением: «Конец и распад? Трижды жалок тот, кто воспринимает ничтожные понятия, как некие страшилища!.. Сквозь оконные решетки своей индивидуальности взирает человек безнадежно на крепостные валы внешних обстоятельств, пока не явится смерть и не вернет его на родину, к свободе»…