Посевы бури - [121]

Если в эпизоде с пушкой Рупперт и проявил известное легкомыслие, понять и одобрить которое мог скорее Кока Истомин, нежели соседи-бароны, то в остальном он выказал себя с самой выгодной стороны. Брюгенская цитадель стала неприступной. Все люки и подвальные лазы Рупперт велел завалить камнями, а водостоки снабдить толстыми решетками. Драгоценные витражи «испанской» гостиной были сняты и заменены дубовыми ставнями, в которых сделали узкие пропилы для ружейных стволов; высокие окна двухсветного оружейного зала почти до самого потолка завалили мешками с песком. С помощью младшего Остен-Сакена, специалиста по фортификации, Рупперт даже минировал дамбу, удерживающую высокие воды прудов. Взорвав ее, можно было в короткий срок затопить все подступы к замку.

Одобряя оборонные мероприятия наследника, старый граф терпел драгун и самоохранников, заполонивших помещение для прислуги, хотя они совершенно загадили парк, конюшню и цветники. Он стойко сносил постоянные попойки и дикие бесчинства рыцарской молодежи. Казалось, возвратились лихие денечки феодальных междоусобиц, когда дворянские усадьбы больше походили на разбойничьи притоны. Все чудесным образом повторялось. Во время ночных вылазок удалые кавалеристы затаскивали в замок первых попавшихся женщин, отмечая зарубками на прикладах число побед. Напивались тоже, как в юности деды, до рвоты. Жгли в саду костры, на которых жарили овец, отобранных у подозрительных хуторян. Без всякого повода открывали пальбу или устраивали фейерверк. Все эти бесчинства не столько раздражали, сколько тешили безумного Вилли. Тем более что впервые за много лет были полным-полнешеньки каменные клетки и пыточные камеры замкового подземелья. Не надо было больше нанимать платных узников из батраков. Карательные рейды не давали оскудеть потоку «орущего мяса», как выразился однажды престарелый садист. Каждый раз, когда привозили телегу с узниками, он менял ночной колпак на берет с пером, надевал золотую маркграфскую цепь и, цепляясь за гайдука-самоохранника, ковылял в подвал. Там и вершил свой суд, сидя на железном кресле, словно князь преисподней, карающий грешников.

— Сто палок, — сладострастно шептал слабоумный старик, принюхиваясь к затхлой сырости нечистот. — А этому голубчику ребрышки пересчитать, постепенно, по одному, чтобы было слышно, как затрещат. — Он потирал потные руки и, высунув язык, выдумывал новые казни. — Ножки, ножки ей выкрутите в суставчиках, чтоб неповадно было! — А то вдруг подскакивал, как шалун на горшке, истерически вопя: — Соль! Керосин!

Но только время еще не пристало. Через месяц-другой, когда наступит страшная зима, дойдет до соли и до керосина. Тогда сами сиятельные господа, вроде князя Ливена или графа Палена, не побрезгуют палаческим ремеслом. Пока же, не обращая внимания на пускавшего пузыри идиота, самоохранники по-простецки пороли плетьми и топтали коваными сапогами заподозренных в связях с waldbrüder батраков. А Вилли подскакивал все выше и выше, хлопал в ладоши и приговаривал:

— Так ему, так! Что, не нравится, орущее мясо?! Соль! Керосин!

От избытка впечатлений он настолько повредился в рассудке и захирел телом, что пришлось определить его в закрытый санаторий. Рупперт самолично отвез родителя в Тальсен, где уже дожидались спешно вызванные из Дрездена санитары. В знак траура на главной башне вывесили и приспустили флаг…

— Это еще что за манипуляции? — подивился наблюдавший за церемонией Лепис и передал бинокль Учителю. — Поднимают, опускают — ни черта не поймешь! Погляди.

— Никак, старый людоед загнулся, — высказал предположение Матрос. — А может, какой другой родственник в фатерлянде? Самое время.

— Полагаешь? — Лепис потянулся за биноклем. — Не нравится мне эта тишина.

— Сколько ж можно гулять? — Матрос не спускал глаз с Замка. — Пора и угомониться. Гнида, опять же, на моторе укатил… По-моему, момент подходящий. Обидно, конечно, главного гада из рук выпускать, но ничего не попишешь — оружие важнее.

— Он правильно рассуждает, — тихо сказал Учитель. — А Гнида от нас все равно никуда не уйдет.

— Будем начинать, — преодолев последние колебания, сказал Лепис и спрятал бинокль в футляр. — Внезапность и еще раз внезапность. Все остальное, как договорились.

Он поднял воротник, натянул тонкие замшевые перчатки и зашел за деревья. Уныло похрустывала под ногами опавшая листва, цепко схваченная ночными заморозками. Как лики великомучеников, в проржавевших дырах оклада постно лоснились желуди. Горько пахло дымком. В какое тусклое утро приходилось начинать долгожданное дело! Лепис подсел к костру, у которого грелись командиры боевых дружин. Выхватив горящую ветку, прикурил тонкую египетскую папиросу. Несколько раз торопливо затянулся и швырнул окурок в огонь.

— Через полчаса начинаем, — сказал он, защелкивая крышку часов. — Прошу встать!

Дружинники поднялись, отряхивая налипшие сухие листья и пепел костра.

— Нам противостоит около пятидесяти хорошо вооруженных полицейских и самоохранников. — Лепис медленно прошелся вдоль строя. — Это серьезная сила, хотя и меньшая, чем ожидалась. Отсутствие драгун лишь облегчает нашу задачу, но ничем существенно ее не меняет. Поэтому действовать будем по разработанному плану. Отвлекающий маневр мы отставим, а охрану дорог, напротив, усилим, чтобы не подпустить подкрепления. Замок и суд начнем штурмовать, как договорились, одновременно. Всем ясно? — Он остановился, но, не дождавшись ответа, продолжил: — Полицейских уничтожать без жалости. И стражников, и урядников. Управляющего, старост, усадебных писарей — под замок. Волостное начальство — туда же. В случае сопротивления расстрел на месте. Челядь не трогать. Они такие же трудящиеся, как и мы. Задания отрядам прежние: мы с добельцами нападаем на мост и пулемет, тукумцы и талсинцы берут замок и суд. По три человека выделяется из каждой дружины на охрану дорог и поступает в распоряжение командира взморской группы. Вопросы будут?