Поселок на трассе - [8]

Лизка не могла до света вырваться из хаты, отец шатался из угла в угол, шарудел в сенцах, черпал студеную воду, ковырялся в коморе.

Когда кинулась к подвесдоровским, было уже поздно, уводили мальчишку. Лизкин отец затаился в сенцах, выглядывал в оконце. А Лизка, безрассудная, исступленная, метнулась за эсэсовцами, забыв о страхе, хоть боялась всего — грома, молнии, гитлеровских бомб, гитлеровских овчарок.

— Ты, Лиза? — оглянулся Анатолий.

Неужели подумал плохое о ней?

Прощался?

Она зажмурилась, чтобы не видеть окровавленного лица, но лицо оставалось перед ней, и потом не могла забыть, и долго, долго еще являлся во сне с окровавленным лицом:

— Лиза!

Эльза Захаровна очнулась, наваждение, сумасшедшая, ему должно быть сейчас за пятьдесят…

— Продолжим сеанс, — склонилась к ней Елена Бубенец. — Что новенького в городе и вообще?

— А что? Ничего особого не слыхать. — Таранкина позабыла уже об урагане, такая жизнь, пронесло — слава богу, не оглядывайся.

— Говорят, Пахома Пахомыча на собрании прорабатывали, говорят, пощипали мало-мало. Вам неприятно, извиняюсь?

— Нет, отчего же, очень даже мягко массируете. — Эльза Захаровна не сразу вернулась в сегодняшний день.

— Я разговор имею в виду.

— Разговор? А что разговор? Ничего особенного.

— Ну, как сказать, люди говорят, Пахомыча не так уж мало, а скорее порядком пропесочили, заводские товарищи выступали, и вообще…

Это «товарищи» и «вообще», эта множественность задела Эльзу Захаровну:

— Находятся охотники рты раскрывать.

— Что значит находятся? План у всех напряженный, каждый по совести, всеми силами, значит и требуют с каждого, а не так, одни наставники, другие нахлебники. — Елена Дмитриевна перестала массировать, зажала голову клиентки между ладошками. — У меня братья, одни на моторостроительном, другой в совхозе, так они говорят — теперь у всех одна думка: я выполняю, и ты выполняй! Мы силы вкладываем, продукцию выдаем, а кто-то на складах или еще где сгноит, на ржавчину пустит — это ж миллионы трудовые под хвост…

— Не понимаю, к чему это вы? — заерзала в кресле Таранкина. — Какое имеете отношение?

— То есть как, не имею отношения? — Елена Дмитриевна вскинула руки, как хирург после операции. — Всех людей беспокоит…

Эльза Захаровна испугалась, что сказала что-то не то, заговорила вкрадчиво:

— Да нет, зачем так сразу… Я к тому — время уходит, лучше бы масочку наложили.

— Вы же просили чуть-чуть.

— Но теперь подумала, если уж… — в голосе Таран-киной послышалось: «Я заказываю, так будь добра!» — Пожалуйста, мою всегдашнюю…

Елена Дмитриевна глянула на клиентку сверху вниз, молча отошла к раковине, молча, сосредоточенно мыла руки, готовила основу маски, подмешивала добавления; молча, привычно принялась накладывать маску на запрокинутое лицо Эльзы Захаровны.

— Не морщиться, не шевелиться, не разговаривать, — так же привычно предупредила она. — Пятнадцать минут неподвижности!

Заглянула в кабину напарница:

— Пересменка! Задерживаешь!

— Ничего с тобой не случится, земля не провалится. — Елена Дмитриевна отошла к окну, стояла, скрестив руки на груди.

— Не шевелитесь, товарищ Таранкина, не морщитесь. Еще десять минут неподвижности!

«Господи, — с ужасом подумала Эльза Захаровна. — сейчас эта чокнутая баба заявит „хоть сам бог, что же я тогда…“

Но Елена Дмитриевна бесстрастно выдержала оставшиеся десять минут, осторожно, ватным тампоном сняла маску:

— Ну вот, сеанс окончен, теперь вы в наилучшем виде. Куколка. Улыбнитесь, непременно улыбайтесь, у вас приятная улыбка. Не скрывайте от людей свою душевность.

„Чтобы я еще когда-нибудь села в кресло к этой стерве!..“ — схватилась с места Таранкина, глянула на себя в зеркало.

Куколка в зеркале улыбнулась приятно и сказала:

— Спасибо!

Завсегдатаи любезно уступили очередь Анатолию:

— Проходите, мы ждем своего.

Анатолий вошел в зал. В глубине, у самого окна, тоненькая девочка в туго затянутом халате ждала его, уронив руку на спинку кресла.

„Влип, — решил Анатолий, — девчонка сдает экзамен или практикуется!“

— Пострижемся-побреемся? — деловито осведомилась она, завладев Анатолием. — Как будем стричься? — Умненькие серые глазки с ученической пристальностью разглядывали Анатолия, мамина дочка, решившая начать самостоятельную жизнь с бритвой в руках.

— Слегка подправить? — разглядывала она усы Анатолия, склонив голову набок.

— Сбрить начисто.

— Ну да-а, скажете такое…

— Начисто сбрить.

— Разыгрываете.

— Я сказал, девочка. Надо уважать клиента.

— И вам не жалко? Такие зажигательные.

Он промолчал. Она, кажется, угадала его мысли:

— Вы не сомневайтесь, я сделаю аккуратно. У меня отлично по сбриванию.

„Совсем девчонка… Дитя в мужском заведении…“

Подумалось о детстве, школе, своем классе, табелях; экзаменах.

„Надо терпеть, а то еще влепят ей двойку…“

В зеркале, новеньком, как всё здесь в салоне, отразились настороженные лица мужчины и девочки. Он в кресле. Она за его спиной. Не переставая вглядываться в зеркало, девочка нажала кнопку автоматического обслуживания — не прошло и десяти минут, как и зал, подчиняясь автоматике, неслышными шажками вкатилась тетя Глаша с подносиком, заворачивая на ходу щеточку в гигиенический пакет. Окутывая Анатолия полотенцем, туго накрахмаленным, слипшимся до треска, пахнущим утюжкой, девушка разглядывала клиента со всех сторон тревожно и сочувственно.