Поселок на трассе - [42]

8

Вера Павловна вернулась домой позже обычного; Андрюшки не было, в условленном месте лежала притиснутая подшипником записка, сообщавшая, куда убыл, когда вернется. Разогретый обед укрыт надежно утеплением Андрюшкиной конструкции; молочные продукты в холодильнике, хлеб свежий, из кооперации. Наспех пообедав, Вера Павловна прилегла было отдохнуть, вспомнила, что обещала встретиться с новенькой математичкой, помочь разобраться в материале. Потом об этом собеседовании Вера Павловна отозвалась: «Нашли общий язык».

— Прийшлись до душі! — призналась подружкам молоденькая учительница.

Увлеченная работой, Вера Павловна забыла о невзгодах дня и только дома, заметив оставленный в обед на стуле портфель, вспомнила о письме, переданном ей завучем.

Замки портфеля были открыты:

— Ты лазил в мой портфель? — накинулась она на Андрея.

— Да, — не глядя на мать, отозвался мальчишка. — Я брал твою ручку, у нас домашняя, а твоя ручка везучая.

— Как ты мог… Как ты посмел!.. — неожиданно для себя вспылила Вера Павловна.

Андрей удивленно глянул на мать:

— Ты всегда позволяла брать ручку.

Вера Павловна смущенно отвела глаза. Видел он письмо? Прочел? Не прочел? Ручка и письмо лежали рядом, в одном отделении, если ему бросились в глаза слова «Люба», «Крутояр»… И не «Люба», а «Любка»… Как поступил Андрей? Как поступил бы на его месте всякий мальчишка?

Андрея уязвила непривычная придирчивость матери, замкнулся, молчал.

— Андрей, ты брал мою ручку… — Она хотела сказать: «Ты взял ручку и только, ничего больше не трогал?..» — но не договорила.

— Я же сказал — взял, взял, — вскочил Андрей. — Вот она, можешь забрать свою ручку, забирай, пожалуйста…

Он вылетел из комнаты, загрохотал по лестнице.

Но вскоре вернулся:

— Извини, пожалуйста, мне стало обидно.

Вера Павловна успела уже проверить содержимое портфеля, — листок, надушенный дорогими духами, лежал на месте, аккуратно сложенный, неприметный, в самом углу отделения, под методическими пособиями — неужели она могла сложить так аккуратненько?..

— Ты же всегда доверяла, позволяла брать ручку.

Да, позволяла, в ее портфеле никогда не таилось ничего от сына; Андрей никогда не копался в ее бумагах, тетрадках, вещах; писал везучей ручкой, выполнял задания и прятал ручку в портфель — с детских лет это у него, вывести буквы маминой ручкой.

Прочел или не прочел письмо? Впервые она не решилась говорить с ним прямо, откровенно.

Ночью донимала бессонница, думала об учениках своих, о сыне — впервые отчетливо представилось: Андрюшка в своей куцей куртке на рыбьем меху, в затрепанных джинсах, с планшеткой на плече — уходит, отдаляется от нее; рушится последнее, что было ее семьей, домом, счастьем; почему-то подумала о Никите: «Тысячу блоков и узлов соорудит, массив воздвигнет со всякой всячиной, а все равно заботушки останутся на моем горбу; аз — буки — веди — глагол — хоть на транзисторах, на компьютерах — та же азбука, тот же глагол; с указкой или вектором, а все равно для одних „дверь“ останется именем прилагательным, а для других вратами в познание и доброту. Совершенствование сооружений необходимо, потому что оно неизбежно. Не более…»

На следующий день состоялось заседание педсовета, прорабатывали Веру Павловну; милые, сердечные товарищи, высказанное ими было лишь тысячной долей того горького, что передумала о себе за ночь Вера Павловна. Покидая школу, увидела на асфальтовом пятачке Андрея и Любу Крутояр. Удивительная способность держаться и разговаривать так, словно вокруг никого и ничего нет! Вера Павловна прошла мимо незамеченной.

Она всегда осуждала родителей, пытающихся учредить современный домострой, а теперь, стоило Андрею задержаться на час-другой, затянуть прогулку до ночи — дома поднимался переполох.

На этот раз она встретила Андрея спокойно, спокойней, чем всегда, слишком спокойно:

— Опять опоздал… Удивляюсь твоей беспечности, надеешься на подсказки?

— А меня удивляет твое паникерство, ну что ты нервничаешь? События идут нормально. — Андрей заглядывал в кастрюли.

— Не греми крышками, терпеть не могу; не таскай куски из холодильника, садись к столу, накормлю.

— А ты уже ела?

— Тебя ждала, привычка к порядку.

— У тебя порядок математический, сперва икс первое, потом икс второе. У тебя даже иррациональные величины подчиняются рациональному рассмотрению. — Андрей снова заглянул в кастрюлю, прежде чем мать разлила борщ по тарелкам.

— Ого, полтавский! Обожаю национальные блюда.

— Руки помой.

— Руки? Да, естественно… У тебя кругом точный порядок, за домашним столом, за учительским. Железно запланированный. Младшие классы, средние, старшие, абитуриенты, институт. Непременно институт, а потом уже остальное: служба, Дворец бракосочетаний, колясочки с погремушками.

— А ты хотел бы начать с колясочки?

— Я, собственно, с завода. Что, если сразу — завод, без абитуриентов?

— Это ж откуда подобные веяния? Семен Кудь завещал или без Семена Терентьевича обошлись?

— Причем тут Терентьевич? Терентьевич успел научить нас напильник в руках держать, тиски закручивать, а кроме напильников еще много кой-чего имеется. У меня без Терентьевича своя голова на плечах. И советы есть кому давать.