Поселок на трассе - [26]

— Ну, вы приколачивайте, подвешивайте, а я другим разом…

— Нет, уж если заявился, — запротестовал Валентин, — нечего, понимаешь, на готовенькое, карнизы будешь подравнивать.

— Оставайтесь, оставайтесь! — Ниночка не отпустила Анатолия. — Заходите, у нас найдется кое-что и в холодильнике.

«Хозяйка! С гардинами, карнизами и холодильником! Вот так, дорогой мой Валек, и вся тебе поэма с прелюдией, прологом и так далее!»

— Снимайте пиджачок, снимайте… Будете нам гвозди подавать.

— Гвозди? Да что вы, Ниночка, — ужаснулся Анатолий, — причем тут гвозди, эх вы, новоселы! Это же железобетон, тут надо сверлом пройти, хорошо бы с победитом, или алмазом; винты вставлять на цементе или костыли… — Анатолию вспомнилось, как мысленно готовился он к своему новоселью, поучал не вошедшую в дом хозяйку…

— Где у вас дрель и сверла?

Дрель и сверла нашлись у соседей.

— Дрель крутите сколько хотите. На здоровье, — предупредил сосед, — а сверла, пожалуйте, новенькими восполните, поскольку сверло после бетона не сверло, а междуметие. Точить-затачивать охоты не имею и не собираюсь.

Прокрутили, просверлили, подвесили.

Соседи прибегали, делились опытом. Однокомнатная стала уютней, повеяло жилым духом. Ниночка скомандовала пробиваться к холодильнику, отодвинули стулья, торшер, сервант; хозяйка расчистила угол кухонного стола:

— Что бог послал!

— Без тостов, — предложил Валентин, — а то выскажешься — на свадьбу слов не останется!

Обошлись без тостов, однако спели под гитару любимые.

Ниночка в стареньком платье, новеньком переднике, в платочке, повязанном по-бабьи, вела песню голосисто и, глядя на нее, верилось во все доброе, счастливое, вечное.

Валентин на радостях расхвастался:

— Нам вскорости двухкомнатную дадут.

Ниночка потупилась.

Помянули друзей, вспоминали, куда кого забросила судьба, Ниночка прислушивалась ревниво, предпочитая разговор о времени сегодняшнем и планах на будущее, это будущее было у нее осязаемое, творимое, складываемое из кирпичиков бытия… Вдруг она заметила, что Анатолий уходит от разговора, хоть и отвечает, и слова находит нужные. Стала к нему приглядываться, что это с человеком?

— Устали с дороги? — спросила заботливо.

— Да нет, ничего…

— А я смотрю…

Тут пришел сосед за дрелью, она вышла к нему в коридор, из кухни донеслось:

— Видел я этого парня, сегодня, сейчас, на трассе. Который шел тогда за мной…

— Который, который… — раздраженно отозвался Валентин. — Которого не было! Мог ты разглядеть его в переулке? Там и фонарь черте где!

— А я ни за что не ошибусь, если почуял человека. Я спугнул их в забегаловке. Чем занимались — неизвестно, однако явно пуганул. Потому и увязался за мной ночью.

— Мало тебе задержанных бандюг, давай еще четвертого выискивать.

— Знаю, что говорю… Мне бы только вспомнить, что тогда ими сказано. В забегаловке. Что-то важное. Зацепиться бы, а вспомнить не могу.

— Что-то, который, чего-то. Запсиховал, вот тебе кто-то и чего-то.

— Зачем ты, Валя! — непрошеной вмешалась Нина, появившись в кухне. — И что вы замолкли сразу, я ведь слышала… Напрасно ты, Валентин, человек говорит, надо прислушаться. Разве не бывает так? Я по себе знаю — если кого приметила, кинулся в глаза, пусть незнакомый, прохожий…

— Ну, вы, девушки! Девичий разговор! В деле факты требуются. С него факты стребуют, а он что? Виделось-привиделось, что-то, кого-то?

— Ты напрасно, Валек, — защищала Анатолия Нина. — В человека пули всадили, его слово первое.

— Первое-первое, — горячился Валентин. — А чье-то будет последнее. И я тебе так, Анатолий, скажу, желаешь вернуться на работу — выкинь из головы. Забудь. И не вспоминай. Пока факты не заимеешь.

Посидели еще немного, Анатолий поднялся:

— Пора мне, Никита там беспокоится.

— И я с вами, — собралась Ниночка. — Меня мама ждет, не любит, если задерживаюсь.

— Проводи ее, Толя, тут недалеко, — попросил Валентин. — А я сам закончу уборку.

Было уже совсем темно, Новостройка виднелась только огнями, в черноте они светились особо отчетливо.

— Мне радостно, когда так светится город! — воскликнула Нина.

— Город?

— Ну, да, конечно, город. А вы еще не знаете? Нас включили в черту города. Мы город, Толя, и Валентин теперь участковый городского района, тыщу единиц на его голову.

Она вдруг остановилась.

— А вы не сердитесь на Валю. Он к вам очень хорошо относится. Очень любит вас. Но он строгий человек, у него служба строгая… Понимаете, вы — это совсем другое дело… Вы отключились, можете помечтать, свободно осмотреться. Да и работа у вас другая. Дело поручат, и вы целиком в этом деле. В группе. При старших, опытных, со стажем. А у него… На нем висит, постоянно, ежечасно, со всякими склоками, дрязгами, с профилактикой.

— Да что мне на Вальку обижаться, Ниночка! Он прав. Прав, Ниночка. Кругом и полностью. Это у меня голова завертелась. Близок локоток, да попробуй, дотянись!

Итак, в школу, к Вере Павловне, снова за родную парту — дорога близкая знакомой улицей, но и долгая, как вся жизнь Никиты, — из захудалого хутора в белый свет. Солдатская хата, слепленная прадедом, вернувшимся с гражданской войны на опустевшее место; добробут после крови и пожарищ; шустрый, вертлявый хлопец в кругу немолодых уже людей — Мыкыта! О деде его говорили, что он взял жену из беспризорных, — Майя Петровна пришла в дедовскую хату из Куряжской колонии; на Моторивке слыла женщиной грамотной, работящей на фабрике и в дому, уважаемой соседями. В душе Никиты сохранились ее колыбельная, теплота добрых рук, рассказы о Куряже, о днях, которые Майя Петровна именовала горестью-радостью. Человек, создавший колонию, предстал перед Никитой не вычитанным из книг, а непосредственно из уст близкого человека, в живом образе мудрости, воли и сострадания — с ним можно было мысленно советоваться, делиться мечтаниями, невзгодами, побыть наедине, черпая силу и веру. Никита оказался на руках Майи Петровны, когда мать надолго ушла из дома. Забота и доброта Петровны скрашивали сиротство, но порой на мальчишку находило, забивался в дальний угол, мнил себя беспризорным, пропадал невесть где, пока знакомый голос не возвращал к людям.