Посадские сказки - [13]

В начале седьмого в Задериху вошёл человек с новенькими юфтевыми сапогами подмышкой. Судя по костюму, был он мещанином или небогатым купцом. Усевшись за свободный и липкий, по обыкновению, стол и пристроив рядом с собой на лавке сапоги, человек первым делом объявил подскочившему половому:

— Порато иссь хоцу…

Половой, длинный и узкий, похожий на червя малый, обращающий на себя внимание необыкновенно яркими, сочными губами и пышными, по-женски округлыми ягодицами, хихикнул и вскоре принёс посетителю жареной рыбы, картошки в масле, жареных лепёшек, квасу и захватанный графинчик с водкой. Съев всё это и выпив, посетитель запросил «цайку». И половой поставил перед ним пару чая — большой чайник с кипятком и маленький со спитой заваркой.

Дальнейшие события, молве о которых ещё предстояло облететь посад, разворачивались на глазах у посетителей Задерихи, среди которых был и Модест Шокотов, забредавший иногда в трактир перекусить и выпить кваску. А иной раз, если случалось, и водочки. Хотя не квас и даже не водка были причиной посещений Модестом Шокотовым кокуевского трактира. Комната, которую нанимал Модест в Штатной слободе и в которой лежала его расслабленная жена и властвовала не отличавшаяся благонравием тёща, сама выталкивала своего хозяина на улицу. Отправляясь на службу — сторожить Вознесенскую церковь — Модест покидал своё жилище столь заблаговременно, что незнакомый с расположением и протяжённостью посадских улиц, мог бы составить весьма неверное представление о размерах самого посада.

Модест Шокотов был человеком самым благонамеренным. Ни внешность, ни характер его не носили ярких и буйных черт. Ничего примечательного не нашёл бы наблюдатель в этом человеке, который к сорока годам своим не освоил никакого другого ремесла, как только ночное бдение с колотушкой в руках у стен каменной Вознесенской церкви. Но происходило это не от лености и не от неспособности к иному занятию. Просто… как-то так всё оно сложилось. И Модест принял этот пасьянс судьбы как нечто раз и навсегда даденное. Когда-то ещё мальчишкой ходил Модест сторожить с дедушкой. А после стал ходить один, думая, что так оно и должно быть, что в том и порядок Божий, что всяк к своему приставлен. Излюбленным занятием его было бродить в одиночестве по слободским улицам, наблюдать за жителями и составлять в уме картины, кто из людей как живёт и чем занимается. «Вот эта тётка, — думал, бывало, Модест, разглядывая торопившуюся куда-то с небольшим узелком мещанку, — должно, одевальщица кукол. Вишь ты, узелок махонький да мягкий — потому тряпьём набит. Да вон и парчовый лоскут выбивается сверху из-под узла. На что ещё и нужны у нас парчовые лоскуты, как не кукол рядить…» «По всему видать, — размышлял он в другой раз, — что водка тебя сосватала. Вишь, какой был дорогой костюм!.. И шляпа… И как обносился!.. Знаем мы вас… московские кутилы. Какой-нибудь дворянчик средней руки… Идёт уверенно, не как приезжий… Получил небольшое наследство да и спустил в кабаках. Теперь вот к нам припожаловали — житьё у нас дешёвое, столица недалека. А сойдись-ка с хозяйкой — в тепле и сытости век доживёшь…»

На размышления вызвал Модеста и человек с сапогами. «Где-то я уже слыхал это прежде… эти слова…», — думал Модест, до которого долетали обрывки разговора нового посетителя с завсегдатаями Задерихи — не один Шокотов заинтересовался новоприбывшим.

Нашлось несколько человек, сугубых патриотов, которые всегда оказываются подле чужаков с вопросами вроде: «Ты чего по нашей улице ходишь?» Поскольку чужаки, даже и самые миролюбивые, обладают свойством пробуждать в аборигенах смутные и дикие влечения, убивая всякий страх и внушая превосходство надо всем, что ни на есть чужого.

— А что, земляк, — доносился до Шокотова голос Вахромея Дирина, сусальщика из Штатной слободы, уже изрядно воодушевлённого задерихинскими напитками, — славные ты справил себе сапоги…

— Дородны, — соглашался незнакомец, — порато дородны, близняка! Баски!.. Истовенно бродни! Даве мне поблазилось, цто…

— А что, земляк, — перебивал незнакомца Дирин, не понимая, очевидно, о чём толкует ему словоохотливый собеседник, — каково у нас отобедал?

— Порато жадал рыбки-то съисть! Рыба-от солона, воложена да изгодна… Цай-от старой… забусовел… Верьхосытку, быват, ишша…

— А вот мы, земляк, заложим твои сапоги, — снова перебил незнакомца Дирин и, обращаясь к товарищу, сидевшему тут же, прибавил: — Как мыслишь, Андрюха?

Но Модест Шокотов не сумел разобрать, как именно мыслит рыжий как лис Андрюха, потому что тот только пробормотал что-то невнятное. Дирин, однако, пришёл в восторг и расхохотался так, что заставил многих обернуться и посмотреть в свою сторону.

— Ты пошто смехом-то зовёшь, — настороженно и недовольно отозвался незнакомец. — Дружка-от твой… бурнасой… А бурнасы-то, сказывают, порато ругливы…

— Отчего ж смехом? — ухмыльнулся Дирин.

— Ну, напусты лесы! Пошла вотьба да котора!.. Элака драковань-от!..

— А вот мы сейчас возьмём твои сапоги и поглядим, какая там «драковань»…

— Да что вы, бажоны! Докуда будете ваганить-то?! Излиху-то не сыпьте!..