Порядок в культуре - [4]

Капитолина: Существует такое определение народа: «Народ — это союз людей, способных ясно и глубоко понимать друг друга». Вот я и думаю, что мы и есть этот самый творческий русский народ, желающий понимать себя и друг друга. Вообще жизнь — это накопление любви.

Тостер, блендер, плеер и ресивер, или Вы говорите по-русски?

>Для сайта фонда «Русский мир».

— Капитолина Антоновна, у Вас нет ощущения того, что в России искусно и искусственно вытесняются традиционные для русской культуры языковые, в широком понимании, нормы, и, как никогда, обострилась борьба за то, каким образцам в языке следовать?

— «Испещрение речи иноземными словами вошло у нас в поголовный обычай, а многие даже щеголяют этим, почитая Русское слово, до времени, каким-то неизбежным худом, каким-то затопанным половиком, рогожей, которую надо усыпать цветами иной почвы, чтобы порядочному человеку можно было по ней пройтись»…

Эти замечательные, точные и сочные слова сказал Владимир Иванович Даль. И тут названо все, что бывает актуально во времена обновлений и реформ. Да, наша жизнь государственная, культурная, социальная изменилась так резко, что язык стал буквально «болеть», подчиняясь этим переменам, отражая эти перемены, но и сопротивляясь насильственным новациям. Язык, как и всё в культуре, живет и глубинной (тут перемены идут медленно, с большой выбраковкой многих неорганичных слов) жизнью, так и жизнью современной. В последней, как известно, часто бывает важна именно мода. Интеллектуальная мода, языковая мода — вещь жестокая. Не случайно ведь тонкий слововед Даль с иронией говорить о неких языковых перлах («цветах иной почвы»), которые требуется рассыпать перед «порядочным» человеком. Этот «порядочный человек» вместо русского слова «устойчивый» будет сегодня говорить «стабильный» (англ.); а, между тем, вслушайтесь: в «устойчивом» — больше богатства, больше вмещено смысла. И «устои», и «стояние». Все крепко, надежно, отсылает (устои) вообще в глубь памяти и нрава. А «стабильный» — ну, сами, видите, безцветное и безвкусное слово. Смотрите, еще пример — часто слышим слово «уникальный» (от лат. Unicum — единственный). Уникальный да уникальный. А теперь попробуем найти слова русские, родственные слову «единственный». Тут и бесподобный, и исключительный, и неповторимый, и небывалый, и необыкновенный, и неслыханный, и беспримерный, и неподражаемый. Но почему-то эти отменные и богатые слова выпадают из нашего употребления, а мы все талдычим — уникальный. Не мной замечено, но сто раз сказано и специалистами, и не специалистами, а просто наблюдательными русскими людьми, что сегодня мы особенно усиленно заимствуем экономический, коммуникационно-компьютерный язык, и вообще массу слов произносим по-английски, будто нет уже им и русского эквивалента.

Мы видим ясно, что к словам иностранным мы только привыкаем — они не несут в себе той глубокой смысловой и эмоциональной нагрузки как родные слова. Примеры можно множить. Важно понимать эти процессы, а понимаешь — значит вооружён. Давайте начнем каждый с себя — вот и вы, журналисты, будете писать, опираясь, и сознательно опираясь, на языковое богатство Словаря Даля.

— Когда — то философ Иван Ильин по поводу реформы русской орфографии 1918 года высказался весьма однозначно — слепое варварство. Почти все представители первой волны русской эмиграции сохранили верность прежнему правописанию. Некоторые издательства русского зарубежья до сих пор пользуются исключительно старой орфографией. Это позиция. Может, только так можно, наконец, остановить набравший силу со времен октябрьского переворота процесс «кривописания»?

— Вообще-то «кривописание», начавшееся после 1917 года, во многом большими усилиями народа и интеллигенции было за 70 лет сглажено. Прошла мода на революционный новояз, на чудовищные аббревиатуры, которыми даже детей называли. Язык освобождался от социологизированности, хотя, конечно, язык советской гуманитарной науки был чудовищным, корявым, просто наждак какой-то, страшно вспоминать все эти «размышлизмы в свете решений съезда»… Вместе с тем, советская эпоха показала, как силен был наш русский язык — живые ростки языка, хоть и поливали их марксистским кипятком, все же пробивались. Русская литература советского времени — это и роскошное слово, живое, полное, спелое как пшеничные колосья. Я говорю о нашем русском зарубежье, которое увезло с собой Россию. Я говорю и о наших «деревенщиках» — Распутине и Белове, Астафьеве и Абрамове, Носове, Шукшине и Шолохове. А какие сокровенные смыслы слова добывал Андрей Платонов?! Я думаю, это хорошо, что теперь как-то исподволь возвращаются права букве Ё; что теперь прозаики, чуткие к слову, возвращаются к старым глагольным окончаниям: пишут — одоленье, поклоненье, страданье — будто делая слово мужественнее.

Да, это всем видно, что словарный запас русских слов у нас терпит утеснение, обеднение. Ясно, есть и будут «специалисты», которые постараются доказать, что широкое использование иностранных слов всегда, мол, было в русском языке. Не будем же опять, говорят нам, повторять анекдотический опыт Тредиаковского и калоши заменять макроступами. Но вспомним литератора и воина А. С. Кайсарова, который с горечью писал в начале XIX столетия: «Мы думаем по-немецки, говорим по-французски, а по-русски только ругаем служителей и молимся Богу». Да, это здорово, что самое главное (молимся) делаем мы на русском и церковно-славянском языках. Но, пожалуй, важно и то, что критически и трезво относящихся к такой ситуации иноземного засилья, к реформам в языке у нас всегда находилось достаточное количество, причем начиная с XVIII века, известного тоже своем «чужебесием»: «Чужiя слова всегда странны будутъ, и знаменованiя ихъ не такъ изъяснительны, и следственно введутъ слабость и безобразiе въ сильный и прекрасный языкъ нашъ» (А.П. Сумароков).