Порядок в культуре - [13]

— А не могли бы вы назвать произведения, ставшие для вас открытием?

— Могла бы. Это — роман «Аз буки ведал» Василия Дворцова, повесть «Душа населения» Бориса Агеева, роман «5/4 накануне тишины» Веры Галактионовой и повесть «Жизнь в «кайф» Анны и Константина Смородиных. Это всё литература нашей мощи, силы духа, блестящей формы, крепких людей и ясных идей. Каждому из этих авторов я посвятила или статью отдельную, или, как с Дворцовым, высказалась просторно в обзоре.

— В вашей книге есть несколько статей публицистического характера, в частности, мне показалась очень актуальной статья «Государство и культура».

— В статье «Государство и культура» я попыталась доказать, что государственная политика в области культуры — отнюдь не привилегия советского времени, как нам старались внушить. Дескать, в советское время государство опекало и ласково душило в своих объятиях художников. Ничего подобного! В ХVIII веке государство «сверху» создавало библиотеки, университеты, музеи, ну все учреждения культуры, начиная с Академии наук. А сегодня, если ты говоришь, что у государства должна быть культурная политика, то тебя обвиняют в искательстве. Если русский патриот говорит, что государство имеет обязанности перед культурой, то это почему-то кажется подозрительным и тоталитарным. А вот если любителя свобод и всех прав всех человеков вводят в президиум президентского совета по культуре (когда уже просто невозможно ближе подойти к власти), то это почему-то считается нормальным.

Но дело в другом. У государства есть обязанности перед культурой. Высокий общественный статус культуры — это совсем не исключительное достижение советского периода. Великой культуры без государственного ресурса в России никто бы не создал. Отношение к культуре — это результат планируемого будущего для России. Если будущее — транспортный коридор и сборочный цех в мировой экономике, то культура в России перегружена страшными излишествами, невероятными избыточностями — в ней ещё слишком много талантливых людей, они слишком упрямо хотят оставаться не западной цивилизацией, но самобытно развиваться. Если мы хотим жить, то должны донести до общества и чиновника простую мысль: подлинная и высокая культура имеет право жить вне рынка. И такое пространство есть, но у него нет никакой поддержки (кто хотя бы видел по TV названных мной писателей?). Закону стоимости должен быть противопоставлен закон ценности — такова и только такова может быть культурная стратегия государства, если государство мыслит себя суверенно. Есть, есть непродажные ценности, которые никто не имеет права тащить на рынок, — это родной язык и русский язык, держащий всё ещё культурное пространство России, это наследие классиков во всём объёме, это — земля предков, священная для нас, красота и Истина, любовь и творческое вдохновение. Мы всё ещё велики — у нас много больших идей и талантливых людей.

— Большие идеи — традиция христианской культуры. В Европе она заметнее сказалась в ХIV и ХV веках. Я читаю сейчас «Эстетику Возрождения» Алексея Лосева (М., «Мысль», 1978). Он прослеживает, как на смену космологическому неоплатонизму античности пришёл теологический неоплатонизм Средневековья: и вдруг вспышка энтузиазма в культуре и расцвёл антропологический неоплатонизм Ренессанса. В России это произошло позднее. «Золотой век» нашей классики из ХVIII века перешёл в XIX и зацепил начало XX века. На Западе сегодня традиция забыта. Самый популярный писатель Франции Мишель Уэльбек описывает «свальный грех» как обычное дело. Петрарка, с которого начинался в Италии Ренессанс, в гробу, наверное, перевернулся. Савонаролы нынче нет, он бы вправил мозги Мишелю или предал анафеме. Но с Уэльбеком, наоборот, носятся, сюсюкаются. Глобализм не насытился Западом, Россию в то же самое болото пытается загнать. К счастью, Россия — крепкий орешек. Традиция больших идей у нас ещё жива. Если не на практике, то хотя бы в сознании. Правильно делаете, Капитолина, что укрепляете её. Жаль, тираж у вашей книги невелик — тысяча экземпляров.

— И за этот тираж я благодарна издателю и писателю Александру Потёмкину. Он не вмешивался в формирование структуры книги. Я не привыкла к помощи. Мне издать книгу оказалось особенно трудно потому, что я о Пригове и Бродском не пишу (они мне не интересны, но я знала их сочинения, когда они находились в естественной для себя среде — советского подполья. Без советской декорации их воспринимать абсолютно неправильно. Но это отдельная тема — история о том, как андерграунд стал законным наследником официальной советской эстетики и занял под видом постмодернизма место официального искусства). Для меня актуально то, что выращено на плодородной культурной почве традиции. Модернисты-искатели много порушили в культуре, научились «сложно говорить» о пустоте и вообще, кочевые направления в искусстве будут бесконечно меняться, дробиться, делиться, но они в России, в результате, проигрывают, — так у нас на глазах провалился либеральный проект. Мне всегда было странно, как мало требует от художника и человека либерализм: толерантности к сексменьшинствам и вообще ко всяческим меньшинствам, политкорректности к мерзостям и кощунству под видом экспериментального и радикального в культуре (к разрубанию икон, например), шаманского завывания о свободе, как будто кто-то её видел — голимую свободу! И вообще либерализм требует хоть чуть-чуть, но быть русофобом, хоть слегка, но пнуть Россию (естественно, чем больше замах, тем больше шансов получить приглашение в Европу, чтобы свидетельствовать о нарушении прав человека в России). Все эти модные фигуранты — внутренние эмигранты. И они мне неинтересны. Я всё про них знаю.