"Странный кошмар", — подумал я и опять нырнул в сон. Утром я обнаружил среди книг брешь: тома Эмерсона, взятого с собой во сне, на месте не было.
Дней через десять мне передали, что недавно мой враг ушел ночью из дома и пока не возвращался. И не вернется. Замурованный в моем сне, он так и будет с ужасом открывать для себя под невидимой луной этот город со слепыми часами, мишурными вечными деревьями и другими подробностями, которым нет ни имени, ни конца.
В глубине полок, за шеренгой книг, накопилась пыль. Видеть ее я не могу, но под рукой — что-то вроде паутинки.
Это мельчайшая часть того хитросплетенья, которое мы зовем мировой историей или космическим процессом. Хитросплетенья, куда входят звезды, предсмертные хрипы, переселения народов, маршруты мореплавателей, луны, светляки, бдения, карты, наковальни, Карфаген и Шекспир.
Входит в него и эта страничка, так и не ставшая стихами, и сон, который видел под утро и уже позабыл.
Есть ли у хитросплетенья цель? Шопенгауэр считал ее такой же неуловимой, как лица или львы, увиденные вдруг в рисунке облаков. Так есть цель у хитросплетенья? В любом случае она не имеет ничего общего с моралью: мораль — выдумка людей, чуждая непостижимым богам.
Может быть, щепотка пыли — такое же необходимое звено этого хитросплетенья, как груженные золотом корабли империй или дымок нарда.
Начало ее уводит в самый центр Европы.
Известна и дата — 1291 год.
Ее скрепили люди разных родов, исповедавшие разную веру и говорившие на разных языках.
Они приняли диковинное решение — жить разумом.
Решили забыть различия и подчеркнуть сходство.
Вначале они были солдатами Содружества, а потом — просто наемниками у него на службе, поскольку оставались нищими, привыкли воевать и никогда не забывали, что любая человеческая затея — всего лишь суета сует.
Среди них был Винкельрид, подставивший грудь копьям врага, чтобы спасти друзей.
Среди них были врачи, священники, адвокаты, но были и Парацельс, Амьель, Юнг, Пауль Клее.
В центре Европы, на холмах Европы, год за годом росла твердыня разума и несокрушимой веры.
Сегодня в ней двадцать два кантона. Последний, Женевский, — одна из моих родин.
А завтра будет весь мир.
Может быть, это лишь пустые слова, но если бы они стали пророческими…
