Портреты без рамок - [55]

Лиллиан Хелман, заканчивая книгу «Время негодяев», замечает: «Я написала, что освободилась от воспоминаний, вылечилась. Но это верно только в общих чертах, потому что не верю я, что можно вылечиться полностью. Прошлое, со всеми его удовольствиями, наградами, глупостью, бедами, всегда с нами, так и должно быть. Сейчас, когда я заканчиваю повествование об этом далеко не приятном периоде моей жизни, говорю себе, что то, что было тогда и что есть теперь, и годы между этими тогда и теперь, и вчера и сегодня — связаны воедино».

Годы маккартизма и сталинских репрессий заставили народы — американский и советский — держать суровый экзамен. Тысячи пали духом, тысячи стали негодяями, но тысячи выстояли. Досталось и последующему поколению. Потому что даже в период разрядки мы общались с американцами так, словно ждали подвоха друг от друга каждую минуту.

Мы ездили в американские семьи (я тогда работал в США), чтобы поговорить с людьми по-человечески, но потом нас просили писать отчеты об этом. На приеме в доме миллионера, куда меня в середине 70-х пригласили как чуть ли не единственного русского, непонятно как оказавшегося на западном побережье в Калифорнии, лос-анжелесские бизнесмены и деятели культуры задавали вопросы на уровне их детей, с которыми я встречался накануне в школе: знания тех и других о нас и нашей «экзотической» стране были в лучшем случае равны нулю, в худшем — построены на информации комиссии. Но интерес к общению был огромный. Работники Голливуда, известные актеры, режиссеры, могущественные администраторы студий охотно шли на контакт, ибо встретиться с русским в свободной обстановке — не на официальных переговорах или во время конференции, где выступающие изощрялись во всевозможных взаимных обвинениях, — было так же интересно, как с инопланетянином.

И все же настоятель тихого монастыря, расположенного в живописнейшем пригороде Лос-Анджелеса, прощаясь со мной после многочасовой беседы (где затрагивались темы от декрета советской власти об отделении церкви от государства до отношения к неопознанным летающим объектам), сказал, что вряд ли когда еще придется поговорить по душам — друг от друга далеко и встретиться трудно — и не знает он, как долго будет продолжаться разрядка. И был прав, потому что потом наступил «переходный» период администраций Форда и Картера, а затем «вторая холодная война» первых четырех лет администрации Рейгана. И я не видел того настоятеля более десяти лет, а встречи с ним помню. Но помню и почти случайный разговор с ученым-физиком в Лос-Анджелесе, который, придя к приятелю, преподавателю истории, неожиданно застал там в гостях русского. Полвечера он отмалчивался, потом постепенно втянулся в разговор, но под занавес все-таки уныло «пошутил», что ему придется, учитывая профиль работы, сообщить кому следует о, пусть нечаянной, встрече со мной. Этого человека я видел первый раз в жизни, а с инженером-программистом в местечке Нью-Рошель в 17 милях от Нью-Йорка мы прожили в соседних квартирах шесть лет. Старшие наши дети играли вместе во дворе, посещали детский сад и школу, младшие рождались почти одновременно, мы ходили друг к другу в гости, дарили подарки к праздникам. И когда я уезжал после окончания командировки домой, он также признался мне, что вынужден был поставить администрацию фирмы, па которой работал, в известность о наших дружеских отношениях (и я, конечно, тоже знал о наших инструкциях в отношении общения с иностранцами). Но радость простого человеческого общения ограничениями и запретами остановить, в общем, невозможно.

Трудно сходиться целым державам, но отдельным людям ото делать легче. Контакты, конечно же, надо не затруднять, а делать естественной формой общения. Задачу поиска путей и средств разрушения стереотипов «холодной войны» решать необходимо, хотя понятно, за один присест этого не сделать. Но другого выхода нет. Начинать надо — и в первую очередь, вероятно, с истории наших отношений, особенно с отношений в трудные периоды. «Эра маккартизма» — один из таких периодов, о нем надо узнавать больше, одновременно не оставляя белых пятен в собственной истории. Под запретом не должна оставаться информация, содержащаяся в американских фондах и в спецхранах наших библиотек.

И вновь — страницы книги Лиллиан Хелман: «Много жизней было сломано во время действия маккартистов, но, как и после Уотергейта, большинству американцев казалось, что их правосудие все-таки торжествует, что бы там о нем ни говорили за пределами страны. Неверно, что когда звонит колокол, он звонит по тебе: если бы это было так, мы не избрали бы президентом несколько лет спустя Ричарда Никсона — одного из сообщников Маккарти. Не случайно вместе с Никсоном к власти пришла группа людей, по сравнению с которыми маккартисты… выглядели, словно озорники из младших классов. Изменились имена и лица, ставки стали больше — еще бы, ведь на кону стоял Белый дом. Но вот прошло какое-то время после скандала с этим президентом, скандала, размеры которого все еще трудно определить, и мы также почти забыли об этом. Мы, американцы, — люди, которые не хотят забивать себе голову прошлым. В Америке не принято вспоминать о мрачных моментах истории: если начинаешь задумываться — тебя считают ненормальным…»