Портрет в сандаловой рамке - [14]

— Смотри, смотри! Это он! — Марго подняла руку в алой варежке. — Специально мимо свой детсад прогуливает. Руками машет, словно ландшафт показывает. А это он мне воздушные поцелуи посылает! Конспиратор мой… Штирлиц…

— То Майкл, то Штирлиц. Или их уже двое? — съязвила я от зависти.

— Их — один. С фамилией Майков. И при этом вылитый Майкл Дуглас, ты заметила?

— То, что ты Дугласа обожаешь, заметила. А вот Штирлица внизу хорошенько не разглядела. В общих чертах все в порядке — рослый, плечистый.

— А какой страстный! Способен ради своей Марго на всяческие безумства. Представляешь, приобрел где-то на грузинском рынке старинный серебряный перстень. Страшный такой. Простое кольцо. И сам выцарапал внутри мои инициалы — М и В. Теперь вообще с пальца не снимает. Говорит, окольцован на всю жизнь. Вот такой романтик.

…Я притихла, скрывая разыгравшуюся зависть, ранее посещавшую меня чрезвычайно редко. Ведь противно же сознавать, что и мои инициалы «В» и «М» — Вера Михайлова. Но почему-то в мою честь никто не жег руки, не высекал камни и даже не корябал стену в подъезде. Разве не завидно? Хоть чуточку? А когда он внизу стоял — загорелый, светловолосый — и руками махал, перстень, значит, этот показывал и воздушные поцелуи посылал, так и хотелось вскочить и послать поцелуй в ответ… Рассмотреть мне его толком не удалось, но впечатление осталось волнующее. Наверное, потому, что в те дни я особенно много думала о всяческих амурных историях.

Вы же представляете себе обстановку курорта? Народ целовался за каждой елкой, насыщенность воздуха страстными флюидами была такая, что стоило бы надевать респиратор, чтобы не заразиться. Я не предохранялась и словила вирус. Вирус чужой страсти. Надо сказать, тренер Аслан, великолепный экземпляр жиголо, так профессионально и мощно обжимал меня, показывая правильную стойку на лыжах, что я даже размечталась по поводу его мужественной персоны. Но Аслан, как назло, утратил интерес к финансово скромной и не способной на безумства ученице. Я видела его вечером танцующим в ресторане ламбаду с такой мощной красоткой… Вообразила, какая их ждала ночь. И Франсуаза Саган писала о том же…

Но если бы только юные искушения соблазна… Нет. Тогдашнюю Верочку мог только капитан Грей умчать к великой любви. Кроме домбайского разгула плоти, было и нечто другое, смутное, как сон, и неотвратимое, как предначертание. Лес в юном оперении, дальний вальсок и насмешливый мужчина с печальными глазами и зорким фотоаппаратом. Была наша любовь такая, что ввек не разлучить. А разлучила смерть. Однажды я умерла на его руках. И было это так необъяснимо больно и прекрасно одновременно, что я постаралась спрятать видение в самый дальний уголок памяти.

Завывание метели и тьма за окнами уносили меня в какую-то иную реальность, все вокруг неузнаваемо менялось, и я становилась не я. Именно в ту ночь, когда порвались электропровода и лагерь погрузился в таинственную, грешную тьму, пугливая Верочка превратилась…

— … Эй! Чего замигал? — Вера потрясла диктофон. — Не вздумай портиться. Впереди самое интересное.

Сменив батарейки, она с минуту молчала, сосредоточившись. Первое, что услышал диктофон, был глубокий вздох, предвосхищавший печальное повествование.

— В тот вечер Ритка вырядилась как на показательное выступление и умчалась к своему Штирлицу — у его группы намечался прощальный ужин в ресторане. Потом завертелась метель, погас свет. Стало совсем тихо, а метель завыла еще сильнее. Укрывшись с головой одеялом, я думала о Марго с Майклом и тех, кто остался вдвоем в темноте. Что они делают сейчас? Наверное, танцуют при свечах и целуются втихаря, думала я, чтобы уцепиться за кончик ускользающей от меня в кромешную тьму реальности. А в ней, как на проявляющейся пленке, снова всплывал залитый солнцем майский день и двое под щедрым цветением дикой розы. Двое, предназначенные друг для друга. И вдруг… Шаги! Кто-то остановился у моей двери…

Но не испугалась замершая под одеялом девчонка, потому что была уже там, в далеком весеннем лесу, — шальная, святая и грешная возлюбленная. Дверь тихо открылась, и вместе с опьяняющим парфюмерным букетом талого снега и хвойной свежести кто-то вошел. Сел на коврик у кровати, прижал голову к моим ногам… К ударам моего пустившегося вскачь сердца присоединился шепот, как шелест листьев к перестуку дождя:

— Прости, прости… завтра я должен уехать. Я обязательно найду тебя.

Его рука сдернула одеяло с моего свернувшегося калачиком тела, а губы… Господи! Губы прильнули к щиколотке! До чего ж они были горячие. Ожог. Это был ожог. Пятой степени — когда во всем существе не остается ни единой капельки здравого смысла…

Я вскрикнула, испугавшись своих ощущений.

— Рита? Это ты? — Он слегка отстранился.

— Да… — ответила я немного удивившись, что он не назвал меня Анной.

Когда он коснулся моих губ, я знала, что он целовал Анну и что мы наконец нашли друг друга после долгой, очень долгой разлуки… Он ушел затемно. Я никогда больше не видела своего первого мужчину. Но твердо знала — именно его буду искать всю жизнь, пытаясь узнать в каждом новом увлечении. Заведомо осознавая ошибку и предчувствуя разочарование. Кстати, увлечений было совсем немного. К Рите Майкл не вернулся. Свою дочку я назвала Машей.