Портрет игумении - [3]

Полковникъ замолчалъ и провелъ рукою но лбу. Потомъ продолжалъ: „я услышалъ цѣлую грустную исторію разбитаго сердца. Ужасная женщина разсказывала мнѣ изъ своей черной рамы о томъ, какъ отняли у нея любимаго жениха, чтобы женить его на младшей, болѣе красивой, сестрѣ, а ее самое заперли въ монастырь, гдѣ только смерть избавила ее отъ горя“.

Я лежалъ съ открытыми глазами, не въ силахъ пошевелить пальцемъ.

„Я умерла, пронзительно шептала монахиня, но моя душа не можетъ успокоиться, пока я не найду и не обниму своего жениха“.

Дрожь меня схватила. Я слышалъ шелестъ чернаго платья, стукъ пятокъ, я чувствовалъ холодную струю воздуха на моей щекѣ. Я видѣлъ какъ вся фигура высвободилась изъ рамы — крикъ замеръ на моихъ губахъ.

Да, у меня не оставалось сомнѣнія! дѣйствительно монахиня приближалась ко мнѣ,- она хотѣла тащить меня въ свою могилу. Она уже стояла около моей кровати съ протянутой ко мнѣ рукою, губы ея были раскрыты. Вдругъ огонь въ каминѣ погасъ, полная темнота окружила меня. Я собралъ всѣ силы, чтобы подняться, но что-то тяжелое лежало на мнѣ и душило меня. Я страшно боролся съ этой женщиной; холодный потъ выступилъ на моемъ лбу… Но все напрасно, — въ страстной злобѣ охватила, она мою шею, мое тѣло… Еще разъ я приподнялся и старался отбросить ужасное привидѣніе, но вдругъ почувствовалъ ея дыханіе, поцѣлуй ея холодныхъ губъ на моемъ лбу.

Я вскрикнулъ и потомъ уже ничего не помню…

Когда я открылъ глаза — было свѣтло. Около меня, на кожаномъ креслѣ сидѣлъ дядя и съ озабоченнымъ лицомъ прикладывалъ компрессъ къ моему страшно болящему лбу.

— Ну, милый, ты это что такое продѣлываешь?

Я хотѣлъ подняться, но не могъ, я былъ какъ разбитый и едва нашелъ силу поднять голову къ портрету — но онъ исчезъ.

Дядя замѣтилъ движеніе.

— Да, признаюсь, не ожидалъ я этого отъ старой игуменіи: — сказалъ онъ.

— Игуменія?.. гдѣ она.

— А вотъ въ углу! Богъ знаетъ какимъ образомъ гвоздь выпалъ… Но вѣдь она могла тебя убить — вытерпѣть цѣлую ночь на себѣ такую тяжесть — не шутка!

— Такъ это правда? — вскрикнулъ я съ ужасомъ.

— Да, да, рама портрета тебѣ сильно поранила голову… По счастью мой старый Казимиръ рано утромъ вошелъ въ комнату и увидѣлъ все это. Ты лежалъ, хрипя подъ портретомъ, и кровь струилась изъ твоего лба.

— Значитъ, все это былъ только ужасный сонъ? — вскричалъ я съ радостью и разсказалъ дядѣ мое ночное приключеніе.

Сперва старикъ началъ было смѣяться, но по окончаніи моего разсказа поблѣднѣлъ и тихо сказалъ:

— Знаешь, что, я велю сжечь этотъ проклятый портретъ!

Такъ и сдѣлали…

Полковникъ замолчалъ, мы также не знали, что сказать, и тоже молчали. Наконецъ докторъ встрепенулся.

— Могу я вамъ высказать свое мнѣніе, любезный другъ?

— Отчего же нѣтъ?

— Съ вами былъ просто кошмаръ въ ту ночь.

— Можетъ быть, я не отрицаю.

— Да, невозможно и отрицать, съ какой-то яростью воскликнулъ докторъ. Все это очень легко объяснить. Вы были утомлены путешествіемъ, ваше воображеніе было возбуждено послѣ происшествія у памятника, кромѣ того поздній и сытный ужинъ — все это отличная подготовка для кошмара!

— А портретъ? — задумчиво спросилъ полковникъ.

— Портретъ? — сказалъ я — конечно портретъ тутъ главный виновникъ. Онъ упалъ на васъ и привелъ васъ въ оцѣпененіе, во время котораго вы все разсказанное не пережили въ дѣйствительности, а видѣли въ бреду.

— Гм! И это предположеніе можетъ быть вѣрнымъ, — отвѣчалъ полковникъ. — Ну, а ты что на это скажешь? — обратился онъ къ своему племяннику, который во время разсказа не разъ насмѣшливо улыбнулся.

— Я очень жалѣю, что мой двоюродный дѣдъ приговорилъ къ сожженію монахиню за ея позднюю любовь. Это autodafé было плохой наградой терпѣнію, съ которымъ въ продолженіи нѣсколькихъ столѣтій ждала она своего жениха. Ну можно ли было на нее сердиться…

Мы засмѣялись.

Полковникъ задумчиво качалъ сѣдою головою.

— Очень можетъ быть, что всѣ вы правы, господа, сказалъ онъ: но только на одно важное обстоятельство вы не обратили вниманія. Какимъ образомъ это случилось, что сонъ мой такъ удивительно согласовался съ дѣйствительной исторіей монахини.

— Неужели! — воскликнулъ съ изумленіемъ докторъ.

— Въ этомъ-то все дѣло… Представьте, что игуменія дѣйствительно нѣкогда, должна была пожертвовать для счастія своей младшей сестры женихомъ и была насильно пострижена. Это обстоятельство и заставило моего дядю сжечь колдовской портретъ и такимъ образомъ лишить его силы.

— И вы ничего про это не слыхали до того вечера? — спросилъ я.

— Ни слова! Развѣ молодой офицеръ интересуется такими вещами?

Мы молчали.

— Я разсказалъ вамъ только самый фактъ, — продолжалъ полковникъ, — но не въ силахъ передать словами испытанныхъ мною ощущеній и того впечатлѣнія, которое все это во мнѣ оставило. А впечатлѣніе было таково, что я до сихъ поръ нахожусь въ сомнѣніи — что это такое сонъ или дѣйствительность?

1917