Портрет дьявола - [25]

Я тотчас же оказался в центре внимания общества: если мое лицо за мгновение перед этим было мертвенно-бледным, то теперь оно запылало, как маков цвет. Я сделал попытку засмеяться, но из этого ничего, кроме гримасы, не получилось, и я обнаружил, что мускулы моего лица дергаются сами по себе и находятся вне моей власти.

Чтобы вызвать смех у охотников на лисиц, требуется немногое. На меня градом посыпались остроты и шутки, а так как я никогда не выносил изобилия шуток, отпускаемых на мой счет, они вызвали во мне обиду и раздражение. Я старался казаться спокойным и хладнокровным, я силился сдержать свое оскорбленное самолюбие, но холодность и хладнокровие выведенного из себя человека — штука, как известно, предательская.

— Джентльмены, — сказал я со слегка трясущимся подбородком и неудачной попыткой улыбнуться, — джентльмены, все это чрезвычайно забавно, ха-ха-ха, чрезвычайно забавно, но я должен предупредить, что я столь же мало подвержен суевериям, как и любой из вас, ха-ха-ха! А что касается трусости — вы можете улыбаться, джентльмены, но я уверен, что здесь нет никого, кто посмел бы меня обвинить!.. Что же касается до так называемой комнаты с привидениями, то, я повторяю, джентльмены… — я был несколько разгорячен при виде проклятой усмешки по моему адресу. — Что же касается до так называемой комнаты с привидениями, то во все эти дурацкие бредни я верю не больше вашего. Но так как вы задеваете меня за живое, я заявляю, что встретился у себя в комнате с чем-то странным и непостижимым…

Раздался взрыв хохота.

— Джентльмены, я говорю совершенно серьезно; я отдаю себе отчет в сказанном; я совершенно спокоен, джентльмены, — тут я ударил кулаком по столу, — клянусь Небом, я совершенно спокоен. Я не шучу и не хочу, чтобы надо мною шутили.

Общество с потешными потугами на серьезность старалось подавить смех.

— В комнате, куда меня поместили на ночь, есть портрет, и этот портрет подействовал на меня чрезвычайным и непонятным образом.

— Портрет? — переспросил старый джентльмен с обезображенным лицом.

— Портрет! — вскричал джентльмен с вечно дергающимся носом.

— Портрет! Портрет! — подхватили разом несколько голосов.

Здесь последовал уже ничем не сдерживаемый взрыв хохота. Я потерял самообладание. Я вскочил со своего места, с благородным негодованием обвел взором компанию и, засунув руки в карманы, решительною походкой направился к одному из окон, как если бы хотел пройти через него насквозь. Я остановился и взглянул на открывающийся из него вид, не будучи в состоянии, однако, его рассмотреть, и почувствовал, что почти задыхаюсь от спазмов, подступивших к горлу.

Баронет счел нужным вмешаться. В продолжение всей этой сцены он сохранял серьезное выражение лица; он подошел ко мне как бы для того, чтобы оградить меня от чрезмерной веселости окружающих.

— Джентльмены, — сказал он, — мне очень прискорбно, что я вынужден помешать вашему веселью, но вы достаточно посмеялись, и шутки по поводу комнаты с привидениями должны быть исчерпаны. Я обязан вступиться за своего гостя. Я обязан не только отвести от него ваши насмешки, но и примирить его с самим собой, ибо подозреваю, что ему немного не по себе, и, кроме того, мне необходимо попросить у него прощения за то, что он подвергся своеобразному эксперименту. Да, джентльмены, в комнате, отведенной нашему другу, действительно происходит нечто странное и необъяснимое: у меня в доме есть портрет, обладающий таинственной силой, и с этим портретом связана одна в высшей степени любопытная история.

В силу целого ряда обстоятельств этот портрет представляет в моих глазах известную ценность, и, хотя на меня неоднократно находило искушение его уничтожить, ибо он порождает странные и неприятные ощущения у каждого, кто его видит, я все же не мог заставить себя принести эту жертву. Я сам не люблю смотреть на этот портрет; его боятся также все мои слуги. Я отправил его поэтому в отдаленную, почти всегда пустующую комнату и велел бы занавесить его на ночь, если бы не наша беседа и не насмешливые разговоры по поводу комнаты с привидениями, побудившие меня оставить его на обычном месте с целью выяснить, произведет ли он какое-нибудь впечатление на человека нового, незнакомого с его историей.

Слова баронета изменили общее направление мыслей. Всем не терпелось выслушать историю таинственного портрета; я проникся к ней таким интересом, что позабыл обидеться на эксперимент, которому радушный хозяин подверг мои нервы, и присоединил свой голос к голосам тех, кто просил баронета поведать нам эту историю.

ВАЛЬТЕР СКОТТ (Sir Walter Scott, 1771–1832)

В историю литературы шотландский писатель, поэт, эссеист и критик, потомок старинного дворянского рода, выпускник-правовед Эдинбургского университета сэр Вальтер Скотт вошел в первую очередь как создатель жанра исторического романа, который с его легкой руки стал одной из ведущих форм романтической словесности. Обретя известность у британской читающей публики как составитель и издатель трехтомного собрания народных баллад «Песни шотландской границы» (опубл. 1802–1803), достоверно воссоздающих дух национальной старины, а затем как автор романтических поэм «Песнь последнего менестреля» (1802–1804, опубл. 1805), «Мармион» (1806–1807, опубл. 1808), «Дева озера» (1809–1810, опубл. 1810), «Рокби» (1811–1812, опубл. 1813), проникнутых колоритной фольклорно-этнографической атмосферой, Скотт вскоре уступил пальму поэтического первенства Джорджу Гордону Байрону и обратился к художественной прозе, создав в последующие десятилетия два с половиной десятка романов на материале шотландской (а также английской, французской и даже византийской) истории отдаленных и относительно недавних эпох. Эта серия произведений, начатая романом «Уэверли, или Шестьдесят лет назад» (1813–1814, опубл. 1814), доставила писателю европейскую и мировую славу, несмотря на то что в течение 12 лет они публиковались анонимно либо под вымышленными именами. Существенную роль в поэтике этого синтетического, вобравшего в себя элементы различных прозаических форм жанра сыграл опыт готических повествований литературных предшественников Скотта — Горация Уолпола, Клары Рив, Шарлотты Смит, Анны Радклиф и др. (некоторым из них писатель посвятил персональные критико-биографические очерки, составившие опубликованный в 1821–1824 гг. цикл «Жизнеописания романистов»), В «уэверлийских» романах Скотта активно используются художественные приемы, персонажи, ситуации и мотивы, характерные для готической традиции: средневековые замки и монастырские подземелья с заточенными в них узниками, преследуемые злодеями юные героини, провиденциальные встречи, которые проясняют загадки рождения, таинственные существа, покровительствующие главным героям или строящие против них козни, и вообще сверхъестественные явления в различных сюжетно-образных формах. Поэмы и романы Скотта (в особенности опубликованный в 1820 г. «Монастырь»), а также его эссеистические работы — такие как статья «О сверхъестественном в литературе и, в частности, о сочинениях Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана» (1827) и пространный исторический очерк «Письма о демонологии и колдовстве» (1830) — говорят о пристальном и продолжительном интересе писателя (несмотря на свойственный ему известный рационализм мышления) к вере в чудесное и фантастическое как неотъемлемому свойству человеческой натуры и к возможности их литературного воплощения. Наглядное свидетельство этого интереса — небольшой рассказ «Комната с гобеленами, или Дама в старинном платье» («The Tapestried Chamber, or The Lady in the Sacque»), включенный в настоящую антологию.