Портрет А - [32]

* * *

Китайская поэзия — вещь настолько тонкая, что не имеет ничего общего с идеями (в европейском смысле слова).

Китайское стихотворение не переводится. Ни в китайской живописи, ни в поэзии, ни в театре нет той жаркой и грубой тяги к наслаждению, какую встречаешь у европейцев. Китайское стихотворение обрисовывает нечто, и черты, подмеченные в этом наброске, — даже не самые важные, в них нет навязчивой несомненности — они ее избегают, это даже не намек, как часто говорят, — скорее, по ним можно домыслить пейзаж и его атмосферу.

Например, Ли Бо говорит внешне простые вещи, скажем, вот такую (а это треть стихотворения):^{80}

Синеет вода, и луна по осени светит ясно.

Срываем белые лилии в Южном озере.

Они, кажется, так и дышат любовью.

Наполняя грустью сердце сидящего в лодке.[30]

Нужно сразу сказать, что глаз художника — настолько распространенная в Китае черта, что читатель без всяких дополнений видит эту картину, радуется ей и с легкостью может изобразить вам ее, взяв в руки кисть. Вот один старинный пример такой легкости.

Веке примерно в XIV, не помню при каком императоре, китайская полиция велела своим инспекторам украдкой набрасывать портрет каждого иностранца, въезжавшего в Китай. И хоть через десять лет после того, как полицейский видел всего лишь ваш портрет, — он все равно вас узнавал. Больше того, если совершалось преступление, а убийца скрывался, всякий раз находился кто-нибудь, бывший поблизости, кто мог — по памяти! — нарисовать его портрет, который тут же размножали и рассылали по главным дорогам империи. Преступник, которого повсюду ждали его портреты, был вынужден явиться к судье с повинной.

При всей способности китайцев к художественному видению, французский или английский перевод этого стихотворения не вызвал бы у них большого интереса.

В самом деле, что мы видим во французском варианте этих четырех строчек Ли Бо? Просто зарисовка.

А в китайском варианте их добрых три десятка: тут и базар, и кино, и огромная картина. Каждое слово — отдельный пейзаж, совокупность знаков, из которых даже в самом коротком стихотворении складывается бесконечный набор ассоциаций. Китайское стихотворение всегда кажется затянутым, оно все шерстится и щекочет множеством сравнений.

В образе синевы содержится намек на рубку дров и знак воды, не считая к тому же и шелка (сведения взяты из «Spirit of Chinese Poetry»[31] V. W. W. S. Purcell^{81}). В слове «ясно» — одновременно и луна, и солнце. В слове «осень» — огонь, пшеница, и т. п.

Так и выходит, что из трех строф рождается целый поток изысканных сопоставлений, и читатель совершенно очарован.

Это очарование — следствие равновесия и гармонии, то есть того состояния, которое китайцу дороже всего на свете и которое для него — сродни райскому блаженству.[32]

Это состояние, непохожее на восторженный душевный покой индусов даже больше, чем на европейскую нервозную активность, не встречается ни у кого, кроме желтокожих народов.

* * *

Из всех искусств китайцы лучше всего освоили искусство ускользания.

Стоит спросить о чем-нибудь у китайца на улице, как он — ноги в руки и бежать. «Мало ли что, — думает он. — От чужих дел лучше держаться подальше. Спросит о том, о сем, а потом и тумаки пойдут».

Этот народ по любому поводу бросается наутек, а их маленькие глазки тоже бегают туда-сюда и прячутся, стоит посмотреть человеку прямо в лицо.[33]

Тем не менее китайцы были отличными солдатами и теперь становятся ими снова.

Древний-предревний народ детей, который ни в чем не хочет доходить до сути.

Лжи как таковой в Китае не существует.

Ложь — это плод излишне, по-военному прямолинейного сознания, подобно тому, как понятие «бесстыдство» — изобретение людей, отдалившихся от природы.

Китайцы подстраиваются, торгуются, высчитывают, выменивают.

Они плывут по течению. Крестьянин в Китае верит, что у него три сотни душ.[34]

Все, что есть в природе извилистого, для них — как ласка и сладость.

Они считают корень более естественной, «природной» вещью, чем ствол.

Если китайцу попадается большой камень, весь выщербленный и растрескавшийся, он возится с этим камнем, как с родным сыном, нет, родным отцом, и поставит его на возвышении в своем саду.

Если увидите на расстоянии двадцати метров от себя памятник или здание, не думайте, что подойдете к нему за несколько секунд. У них ни одной прямой дорожки, без конца идешь в обход, так что в конце концов можешь вообще сбиться с пути и так никогда и не добраться до места, которое было у вас прямо под носом.

Все это для того, чтобы помешать прогулкам злых духов — они умеют ходить только по прямой, — но есть и главная причина: все прямолинейное вызывает у китайцев дискомфорт и неприятное ощущение искусственности.

Это народ с ослабленной моралью — часто кажется, что она предназначена для детей.[35]

Кроме светской катехизации, касающейся, в основном, правил приличия и норм хорошего, нет, идеального поведения, существует еще власть обычаев. Особая, уникальная система. Если имеешь дело с людьми, обычаи нужно знать хорошо.

Это чтобы не потерять лица.[36] Все, от последнего кули до важного сановника, стремятся сохранить лицо, это — прежде всего.