Пороги - [20]

— Вес воды — минус пять граммов. Значит, объем — минус пять кубических сантиметров.

— Сонюшка, это же абсурд. Объем отрицательным не бывает.

— Почему? Все бывает отрицательным.

«Боже мой, до чего же их приучают формально мыслить, — думала Магда, — эти множества с первого класса... Отрицательный объем уже не вызывает сомнений. А может быть, в ее мире отрицательный объем — нечто вроде волшебного принца?»

— А бабушка спит? — спросила она, чтобы сменить тему.

— Нет. Письма читает. Расстраивается, — Соня посмотрела на часы, — уже два с половиной часа. Я засекла.

Магда стукнула в дверь соседней комнаты.

— Ты, Машенька? — спросил голос.

— Я, Софья Николаевна.

— Войди. Тебе можно.

За столом сидела еще нестарая, красивая, снежно-седая женщина с такими же, как у Сони, траурно-черными глазами. Перед ней лежали стопки писем.

— Машенька, если бы ты знала, читаю, пытаюсь осмыслить свое прошлое... В чем я была виновата?

Черные глаза поплыли, совсем как у Сони.

— Ни в чем вы не были виноваты.

— Может быть, если бы я воспитала его иначе...

— Говорят, дело не в воспитании, а в генах. Не мучьте себя. Уберите-ка в стол ваши реликвии и пошли пить чай. Я с работы принесла эклеры, совсем свежие, тают во рту.

Проза жизни помогла. Софья Николаевна уже улыбалась, вытирая глаза. Услыхав про эклеры, Соня закричала «ура!» и побежала ставить чайник. Такие ночные пиры они себе иногда позволяли.

За столом говорила больше всех Соня — сама себя перебивая, но вдохновенно.

— Мамочка, ты когда-нибудь видишь сны не от себя, а от другого лица?

— Кажется, нет.

— А я вижу! Например, от лица линейки. Вообще неодушевленных предметов. А сегодня я видела сон от лица молодого мужчины. Ему, то есть мне, двадцать два года. Я хочу стать моряком, а тетя не позволяет. Тогда я ее убил.

— Боже мой! — ахнула Софья Николаевна. — Убил свою тетю! Что за дикость! Вот видишь, Маша, я тебе говорила, что ей рано читать Достоевского.

— Ничего не рано! — обиделась Соня. — Я ее не под влиянием Достоевского убил, а совершенно самостоятельно.

— Экий бред! — сказала Магда. — И тебе не жалко было, когда ты убил свою тетю?

— Не жалко.

— Ну и поколение растет, — вздохнула Софья Николаевна. — Никакой морали!

— Постойте, сейчас разберемся, — сказала Магда. — Слушай, Софья, говори правду, всю правду и ничего, кроме правды. Было тебе жалко тетю?

Соня смутилась:

— Ну, совсем немножко, под самый конец, перед тем как проснуться.

— Жалел ты, что ее убил?

— Жалел, — призналась Соня и заплакала.

— Стоп, в бутылочку, — напомнила Магда.

— Сумасшедший дом! — сказала Софья Николаевна. — И я такая же!

— А теперь, молодой мужчина, тебе пора спать, и никаких отговорок.

— С одним условием: ты мне расскажешь про иглу.

— Договорились.

Соня пошла мыться, а Магда со свекровью разговаривали вполголоса.

— Не понимаю этого воспитания, — роптала Софья Николаевна, — девочке тринадцатый год, она и без того инфантильна, а ты еще поощряешь, рассказываешь про какую-то дурацкую иглу...

— Это у нас вошло в традицию.

В самом деле, уже несколько лет, с тех пор как ушел отец и Соня плохо стала спать по ночам, Магда каждый вечер рассказывала ей сказки своего сочинения. Чем глупее, тем лучше. Любимая была — про иглу. Софья Николаевна этого не одобряла. С одной стороны, Раскольников (рано), с другой — про иглу (поздно). Когда Володя ушел, она без колебаний осталась с Магдой и Соней, хотя любила сына. Хотя воспитание девочки ее ужасало. Ложится бог знает когда, не высыпается. Какие-то дикие фантазии — моряки, убийства...

Соня мылась долго, пускала пузыри над раковиной, наконец разделась на ночь, влезла в свою кургузую, не по росту, пижаму и, перед тем как лечь, немножко попрыгала на тахте. Черные прямые волосы метались по лицу, пружины звенели и крякали. Попрыгав, она забралась под одеяло, выпростала из-под него узкие, красивые руки и потребовала:

— Про иглу.

— На чем мы остановились?

— Неужели не помнишь? Она сначала была иглой большого размера, с ножку стола. Потом хозяин переплавил ее на сковородку. А потом что?

— Потом, — фантазировала Магда, сама ужасаясь бедности своей фантазии, — она пошла жить на кухню и там подружилась с посудой. Особенно с одним маленьким ситечком...

Магда рассказывала про иглу, пока не увидела, что Соня спит.

8. Нешатов приглядывается

«Мы вас торопить не будем», — обещал Ган. И правда, никто его не торопил. О нем словно забыли.

Он сидел в общей комнате за своим угловым столом, читал отчеты, старался вникнуть, приглядывался. Пока что получалось плохо. Чем больше он читал, тем меньше понимал. Гордость и упрямство мешали ему признаться в своем бессилии.

Ребусы, ребусы... Какие-то специальные, незнакомые ему термины. Смысл некоторых он, зная английский, кое-как понимал, другие оставались непонятными. Он рылся в списках литературы, доставал книги, журнальные статьи — не помогало. Сезам не открывался. Что ж, это естественно. Однажды он выпал из науки, из круга идей — и не мог войти обратно. Как не прирастает отрезанный палец, пересаженный орган. Организм отторгает чужеродный белок.

А как просто все это было — в той, предыдущей жизни! Они с товарищами что-то придумывали, мастерили — азартно, весело. Прокладывали свою немудрящую тропку по целине. Ныне там, где была эта тропка, разлеглась широкая, изъезженная дорога. Кто только по ней не катит!