Порог дома твоего - [23]

Распахнулась входная дверь, обдав морозным воздухом. Иванов прямо с порога спросил:

— Саша, ты что, уже выздоровел?

Завидов лишь махнул рукой.

— А почему расхаживаешь?

— К старшему лейтенанту ходил.

— Небось, на службу просился?

— Угадал.

— Как же, знаю твой характер… Ну и что старший лейтенант?

— Приказал занять горизонтальное положение…

— Вот видишь… На месте начальника заставы я приказал бы тебе то же самое, — авторитетно заключил Иванов… У тебя ж температура, сразу видно. Так что выполняй приказ…

…Завидов прошел в спальную комнату, неохотно разобрал постель, лег. Помещение наполняли тишина, темень и струившееся от печки тепло. Спать не хотелось. Как всегда в таких случаях, длинной чередой пошли воспоминания. Перед мысленным взором, будто наяву, предстала захолустная деревушка с не очень веселым названием — Заболотье. Там, на ее узкой и кривой улочке, были сделаны самые первые шаги по земле. И первые в жизни слова были выговорены там же… В селе по соседству, в Кожевниках, — его начальная школа. В селе Высокое — средняя. Мир постепенно распахивал все новые и новые горизонты. Вспомнил, как впервые оказался в городе — в знаменитом Торжке. Приехал туда на крестьянской телеге вместе с отцом, Абрамом Матвеевичем. Подрос — подался почти за тридевять земель — на север, в Карелию. Позвали его туда старшие братья. В Петрозаводске, на заводе «Северная точка» работали каменщиками трое Завидовых. Там же стал трудиться и он — подмастерьем у своих братьев. Правда, работать долго ему не пришлось — вскоре вспыхнула война. Сразу же, в конце июня, Саша запросился на фронт. Взяли его неохотно, слишком был молод. Но он не подвел. Воевал с первых дней наравне со взрослыми. До самой границы фронтовыми дорогами дошел…

Попутешествовав в прошлом, он заглянул в будущее — опять вернулся в родной Торжок. Бродил по знакомым улицам, навстречу ему непрерывно шли люди, и многих он узнавал. Да и его здесь узнавали. Она тоже узнала, еще издали, бросилась к нему, поцеловала, не стесняясь прохожих. Она — его единственная, любимая. И тут же он, словно очнувшись, вспомнил о ее письме, хранившемся под подушкой. Стараясь не шуметь, осторожно приподнялся — пружинная сетка все-таки предательски скрипнула, — пошарил в изголовье. И очень пожалел, что перечитать письмо — уже в который раз! — сейчас невозможно. Надо дожидаться рассвета.

Письмо получил вчера. Нетерпеливо, все больше волнуясь, пробегал глазами неровные, тесно жмущиеся друг к другу строки. Через какие-то мгновения стало казаться, словно она сидит рядом, как всегда веселая и озорная, что он не письмо читает, а беседует с ней, и не бесстрастной бумаге, а ему лично поверяет она свои сокровенные думы. Конечно же, она догадывалась, как опасно там, где служит ее любимый, и именно поэтому не удержалась, чтобы не приписать в самом конце письма: «Если ты, Саша, в бой пойдешь, если тебя ранят, то знай, что твой искренний, неизменный друг всегда с тобой».

Он наизусть запомнил эту приписку, каждое слово…

Сон одолел Завидова только после полуночи. Однако был он кратковременным. В комнату ворвался раскатистый голос дежурного: «Застава, в ружье!» Ефрейтор приподнял голову, стал прислушиваться, хотя эта команда и не имела к нему отношения. Освобожден… Солдаты из состава тревожной группы вскакивали с коек, мгновенно одевались и, на ходу выхватывая из пирамиды свое оружие, устремлялись к выходу. Дверь хлопала непрерывно.

Какое-то время Завидов, лежа в постели, прислушивался к происходящему. Но его сознание все больше охватывала тревога. Словно кто-то стоял рядом и стыдил: «А что же ты не с ними? Полеживаешь, а им, быть может, придется в бой вступить. Численный перевес ведь, наверняка, будет на стороне этих бандитов — двойной, тройной… Знаешь ведь, как бывало в последнее время. Будет трудно товарищам, погибнет кто-то из них — оправдаешься ли тогда перед собой своей болезнью?»

Он сбросил с себя одеяло, решительно встал. И как раз в это время услышал, как дежурный спросил у старшего лейтенанта, будить ли Завидова. Ответ был категоричным и кратким: «Не беспокоить!»

«А почему, собственно, не беспокоить? — подумал Завидов. — Тревога же на границе. Тревога! Это же и есть крайняя необходимость».

Ему сразу стало легче, показалось даже, что совсем выздоровел — и озноб прекратился, и голова не раскалывается, как прежде. Стало быть, и температуры уже нет.

Окончательно приняв решение, Завидов с выработавшейся за годы службы сноровкой быстро оделся. Но когда выскочил во двор, тревожной группы и след простыл. Что ж — догонит. Но сначала — в питомник, за розыскной собакой. Правда, над его помощницей солдаты часто подшучивали — была она обыкновеннейшая дворняжка! Но где сейчас возьмешь овчарку?! Ничего, поднатаскал и эту — идет по следу не хуже породистой.

Тревожную группу Завидов настиг примерно в километре от заставы, на просторной заснеженной поляне. Старший лейтенант Алешин оторопел от удивления.

— Ефрейтор Завидов? Вы почему здесь? — И шумно перевел дыхание, соображая, как поступить. — Я же вам ясно сказал… — продолжил он было, но почувствовав свои упреки неуместными, оборвал фразу и после небольшой паузы участливо спросил: — Как себя чувствуете?