Порнограф - [5]

— Нельзя, сынок, — сказали мне. — Собственный народ и народы мира смотрят на меня. Пью исключительно под подушкой.

— Жаль, — ответил я. — Теперь понятно, почему у нас как бы реформы идут через жопу. Тот, кто пьет под подушкой не увидит нужд народа. Почему крестьянам не отдают их же землю, а рабочим их же заводы? Где собственность, обещанная за этот еб… ный чубайсик, в смысле, ваучер? Человек должен работать на самого себя, и тогда и ему, и государству будет хорошо. Разве не понятно, что народ объявил вам своеобычную забастовку: никто не работает. Вы сдираете семь шкур, да ещё требуете всенародной поддержке чиновничьей банде, которая ничего не хочет, кроме, как владеть огромным пространством и малопроизводительными рабами. Государство — все, человек — ничто. Так? Нет, ошибаетесь, милейшие, топчитесь на месте… увлекся, это со мной бывает. — Кем вы себя окружили? Блядишкими, понимаешь, людишками.

— Цыц, пес поганый! — вдруг гаркнул мой собеседник. — Ты кто такой? Чтобы мне вопросы такие задавать? Ась?

— Человек! — решил идти до конца. — Который пьет открыто, а не под подушкой. Я тварь, но тварь свободно пьющая и поэтому имею право говорить то, что считаю нужным.

— Ишь какой храбрый? А ты попробуй на моем месте. Обложили со всех сторон, как ты говоришь, блядишкины людишки. Продыху нет.

— Значит, вы, извините, их. А долготерпение у народца не бесконечное, не выдюжат, снова за колы возьмутся, не дай Бог.

— Ладно, не кликушничай, пьяная твоя рожа, — меня обняли за плечи. Не такой я простой, как думаешь. — Многообещающе ухмыльнулся. — А за речи правдивые, надоть тебя, поганца, на кол!..

— На кол?! — и невольно рукой защитил место, куда, собственно…

И проснулся от грубых тыков в задницу. Свят-свят, где я и что со мной? И почему так холодно? И чей это такой знакомый голос:

— Ну, связался на свою голову. Вылезай, чумовой дурень, приехали.

— Вася, — зевнул, вспоминая, что прежде чем, залечь в багажник, заглотил родной и светлой. Для храбрости. — Где это мы?

Шоферюга откровенно ответил, где мы все находимся. И конкретно и вообще. Это меня привело в чувство. Был вечер, деревья штормило от ветра, за ними кораблями плыли далекие освещенные здания сталинской реконструкции. По дорогам катали темные авто и ходили странные люди — в плащах, хотя осадков не наблюдалось. То есть в атмосфере ЦКБ чувствовалась предгрозовая атмосфера, но я со свойственным легкомыслием не обратил внимание на предупреждение, скажем так, природы.

— А куда рупоры-то пошли? — вспомнил причину своего появления на запрещенной территории.

— Туда, — отмахнул Василий в сторону главного корпуса. — Ты того, шебутяга, дыши в сторону при Государе-батюшке. И вообще… тылы береги.

— А чего?

— А того… пристрелят, как собаку.

Я не поверил старшему и опытному товарищу. А зря. Нет, поначалу все складывалось прекрасно. Я побрел по тополиной аллее, трезвея от кислородных процедур, нисходящих с небес. Хорошо, черт дери, жить на свете, господа. Под вечным природным куполом, похожим на храм. Греши и кайся, кайся и греши, и вся недолга. Вот только плохо, что в этом храме нет палатки, где можно утолить жажду грешнику. Впереди я увидел две фигуры в плащах и без мыслей в гулкой от похмелья головы направился к ним.

— Эй, братишки, — крикнул я им. — А где тута Царя-батю показывают?

На такие открытые слова двое в макинтошах отреагировали неадекватно: выперлись на меня, точно на привидение в шотландском замке Йорк. И утеряли дар речи. Я понял, что у них какие-то проблемы со здоровьем и психикой. В таких случаях врачи советуют сделать вид, что ничего страшного не происходит. Надо пройти мимо. Будущих пациентов клиники Кащенко. Что и попытался сделать. И, кажется, удачно… увы, уже уходя, почувствовал на руке знакомый по сну капкан: клац-клац. В чем дело, господа? А ты кто такой? Я? Ты-ты! Рупор, тьфу, журналист! Как фамилия? Чья фамилия? Твоя-твоя, сукин ты сын? Моя, удивился я, Щусев, а что такое, товарищи? А мы сейчас проверим, какая ты щука? Ничего не понимаю, валял я дурака, в чем дело, господа? А вдруг ты лебедь, хохотнули мои новые приятели и принялись наговаривать в шепелявый радиотелефончик всякие слова.

Я понял: лучше будет, если моя душа и тело, покинут подмостки сцены ЦКБ. По причине того, что не знал следующей своей реплики. В таких случаях мои отцы-командиры и великий Станиславский советовал лягнуть партера по чашечки (коленной) и удалиться. С оскорбленным видом.

Меня научили действовать в экстремальных условиях и я уважаю мнение великих, и поэтому решил действовать по известному сценарию: вырвав руку приемом кун-фу из смертельного захвата и, не забыв садануть гражданина куда надо, «Щусев» дал стрекача. Через кусты, меж деревьев. Мой бег мне же напоминал ход лося сохатого от браконьеров.

Мелькали дальние огни, стволы (деревьев и, возможно, АКМ-47), кустарники, бетонные рейки забора, визжали пули, хотя на самом деле повизгивал я от падений в ямы. Чтобы все так жили, как я бежал. От грубой действительности.

Мой забег закончился тем, что я перемахнул через забор, как будто с помощью бамбукового шеста, и… совершил мягкую посадку в мусорный контейнер, крышка которого захлопнулась. За мной. Самым подлым образом. Я почувствовал себя в отсеке космического челнока, протухшего от дальнего перелета. Что за проклятье, мать вашу так, а? Разве можно так жить, хлюпаясь бесконечно в говно?